Жестокий век - Исай Калашников

Она вздрогнула. На ресницах копились, набухая, слезы, сорвались, прокатились по щекам.

– Не надо, Уржэнэ. Монгольские женщины не плачут. – Он поднялся. – За смерть Тайчара убийца заплатит своей жизнью. Будь я проклят, если не прикончу его и всех его родичей! Кто бы он ни был, пусть даже сам анда Тэмуджин… Караульный! – Он ударил кулаком по решетчатой стенке юрты, хрустнули тонкие прутья, и когда нукер заскочил в юрту, торопливо прикрыв за собой полог, приказал: – Позови Куруха и Мубараха.

– Ты что хочешь делать? – встревожилась Уржэнэ.

– Поведу воинов на курень убийцы. Снесу всем головы, растопчу юрты.

– Не спеши, Джамуха. Твоим разумом правит гнев.

– Мой гнев не угаснет, пока не насажу на конец своего меча сердце убийцы!

– Джамуха, ты не забывай, Тэмуджин – твой анда… Подняв на него меч, ты преступишь клятву, уронишь свою честь.

– О своей и о моей чести должен был подумать он, направивший руку убийцы!

– А если он не направлял?

Джамуха замолчал. Уржэнэ, возможно, права. Об убийстве Тэмуджин скорей всего не знает. Коней-то отогнал Тайчар… За похитителями, как и водится, кинулась погоня… Ну, нет, при таком рассуждении он оправдает убийцу. Кровь брата взывает о мести. И он отомстит!

Вошли Курух и Мубарах. Почему-то на цыпочках прошли мимо Тайчара. Глаза, нахлестанные ветром, были с красными, воспаленными веками.

– Как в курене?

– Пока спокойно.

– Садитесь. Говорить будем долго.

– Ты хочешь знать, как все это было? – осторожно кашлянув, спросил Курух.

– Я не хочу ничего знать. Тайчар мертв, и это главное.

– Он был убит стрелой Дармалы.

– Какого Дармалы?

– Того, что приезжал вместе с Хорчи посланцем от Тэмуджина.

– А-а… Помню. Глупый, самодовольный и ничтожный. А такого человека сгубил! – В горле Джамухи запершило. – Много воинов в том курене? Сможем с ходу захватить его?

– Сможем. Но… – Курух замялся, глянул на Мубараха, словно прося у него поддержки.

Они, видимо, догадывались, что он им предложит, и уже обо всем поговорили. Это его рассердило.

– Чего запинаешься, как колченогий конь? Говори.

– Курень сейчас наверняка насторожен…

– Ты не то хотел сказать, Курух!

– Мы опасаемся этой внезапной войны, – сказал Мубарах. – Мы не готовы к ней. Мы не знаем, сколько сил у Тэмуджина.

– Трусы! – крикнул он.

Курух и Мубарах потупились. Он видел – не от стыда, от обиды и упрямого несогласия с ним. Оба они были отважными и разумными воинами, первыми мужами его племени, и он, конечно, не должен был говорить с ними так.

– Вы хотите, чтобы кровь Тайчара осталась неотомщенной?

– Этого нет в наших мыслях. – Мубарах поднял голову, нахмурился. Надо искать помощи. У Тогорила…

– Тогорил не даст ни одного воина. Если он узнает, что мы собираемся напасть на Тэмуджина, помешает нам. Неужели это не понятно? Мы найдем помощь в другом месте. Я поеду к тайчиутам. Мы сокрушим Тэмуджина.

– Джамуха, он твой анда, – вновь тихо, печально напомнила Уржэнэ.

И он вдруг понял то, что, кажется, раньше его поняла Уржэнэ: потерял не только кровного брата, но и своего анду. До этого, несмотря ни на что, в сердце жила надежда, крошечная, не всегда заметная, что когда-нибудь небо сведет-таки их дороги в одну, но, если он сейчас обнажит свой меч против Тэмуджина и меж ними ляжет кровь, дороги уже никогда не сойдутся.

– Курух, ты поедешь к Тэмуджину.

– К Тэмуджи-ину?..

– К нему. Склони перед ним голову и скажи так: «Анда мой, злое горе обрушилось на мою юрту, болью и кровью залито мое сердце, скорбью наполнена душа. Единственный брат покинул меня. Он ушел не по зову неба, его увели не духи, творящие зло, а люди твоего улуса. Рассудив, что моя боль – это и твоя боль, моя скорбь – это и твоя скорбь, прошу тебя, мой клятвенный брат, вместе со мною воздать по заслугам злодею и роду его».

– Я запомнил твои слова. На рассвете я отправлюсь в путь, – сказал Курух.

– В путь ты отправишься сейчас.

Курух прислушался к ветру за стеной юрты, потер воспаленные глаза, обреченно вздохнул.

– Я готов отправиться сейчас.

– Буду ждать тебя. Не медли. С убийцей на аркане или один поскорее возвращайся сюда.

Тайчар лежал безучастный ко всему. К левому гутулу пристала веточка колючего репейника. Выходя, Мубарах наклонился, отбросил ее. Нога чуть шевельнулась. Судорожный всхлип застрял в горле Джамухи. Он закрыл лицо ладонями, выдавил из горла глухой стон.

Уржэнэ развела огонь в очаге, подогрела котелок архи, налила полную чашу, подала ему. Он выпил, сам наполнил чашу еще раз, поставил к изголовью брата.

На рассвете у юрты собрался почти весь курень. Он вышел к людям. Бурые тучи пыли неслись над землей, прикатывая траву, гнули спины людей, взметывали полы одежды. Метущаяся, гудящая завеса скрывала долину, сопки, небо…

Песчаная буря разгульно гудела над кочевьями две ночи и два дня. Такой бури не помнили и старики. Ветер изломал, вывернул с корнем многие кусты тальника и черемухи на речке Сангур, а те, что остались, уныло шуршали иссушенными, покоробленными листьями, роняли их в мутную, взбаламученную воду.

Буря нанесла немалый урон улусу Тэмуджина. Много ветхих юрт было опрокинуто, войлоки растрепаны в клочья, пропал табун лошадей, ветер угнал далеко от куреня, раскидал по степи стада. Нукеры, пастухи рыскали по долинам в розысках скота. Тэмуджин и сам выезжал на поиски. Целый день провел в седле. Лошади устали. Домой возвращался шагом. Нукеры тащились сзади, растянувшись на полет стрелы. Недалеко от куреня повстречался Джэлмэ.

– Нашли табун? – спросил Тэмуджин.

– Нет. Табун, кажется, угнали. Перед самой бурей какие-то люди захватили косяк лошадей в курене Бури-Бухэ. Дармала его отбил. Но те люди могли…

Тэмуджин круто повернулся, седло под ним резко скрипнуло.

– И ты говоришь об этом только сейчас!

– Я и сам не знал. Мне сегодня сказали.

– Плохо все это, Джэлмэ! Меня подняли на войлоке, и мы уже думаем, что создали ханство. Где оно, ханство? Как и прежде, мы трое – я, ты да Боорчу – все на себе тянем. А воз стал грузным, и дорога ведет в гору. Остановимся – воз попятится назад, и мы окажемся на том месте, с которого тронулись в путь.