Крепость - Петр Алешковский

– Это я под кого-то ложусь? Меня ты обвиняешь? Наше ОАО независимо, мы станем работать на субподряде, мы не выполняем, как ты, приказы Бортникова, это ты под него лег, продался со всеми потрохами! Ты думаешь, он простой такой, выдумал спортивную зону, чтоб только нас подвинуть, из любви к Деревску? Как же, Пал Палыч за ним стоит, ты это лучше меня знаешь! Сам спелся с ними, сам нас обманул, сам пролез в комитет за открытым листом поверх наших голов. А я-то, дура, тебя уволила, думала, успокоился, шахматную школу открыл! А это всё только прикрытие! Общество создал? И кто в нем – московские толстосумы? Только не ври, Иван, не ври, лист еще не подписан, и не будет подписан никогда, министерство культуры не даст, и тебе теперь крышка, Мальцов! Слышишь, крышка! Копать тут будем мы. И не строй из себя праведника и мученика от науки, мир крутится, либо поспевай, либо не выживешь! Кого ты обмануть собрался? Мое ОАО – единственная легитимная археологическая организация на территории Деревска. За нами губернатор!

– Скажи еще, что и «Молодая гвардия», и «Единая Россия».

– Да-да, надо будет, и их призовем! И всех нормальных людей поднимем, протухшие морализаторы вроде тебя отдыхают!

Визгливый голос бил по ушам. Непроизвольно Мальцов вжал голову в плечи, сжал кулаки и сказал ей очень тихо, но она услышала:

– Господи, и ты была моей женой. Ты – мать моей дочери. В кого ты превратилась, Нина, опомнись.

– Значит, так. – Нина отодвинула готового выступить на ее защиту Калюжного, сделала еще один решительный шаг навстречу: – Уясни раз и навсегда: дочь не твоя и твоей не будет, ты от нее отказался, хотел лишить ее жилплощади. Это признает любой суд, и я добьюсь такого признания! Мы скоро распишемся, и он ее удочерит, понял? Тебе ее не видать! Не видать, заруби себе на носу! Ничего тебе не видать, понял ты, лузер… – Тут она словно подавилась, замотала головой, будто хотела вытрясти из горла новые слова, но вместо этого вдруг заревела в голос. Ее колотило, пальцы заплясали в воздухе, и она прижала руки к груди, чтобы унять бьющую ее дрожь, но голову не опустила, казалось, миг, и она прыгнет на Мальцова и разорвет его на части. Калюжный, которого Нина в запале даже не назвала по имени, неловко попытался обнять ее за плечи, но она вынырнула из его объятий, в исступлении прокричала: «Уйди-уйди-уйди!» Калюжный в испуге отпрянул от нее и заговорил заискивающим тоном:

– Пойдем, Ниночка, он скоро сам всё поймет, мы всё ему сказали, что должны были. Пойдем, ну его, в самом-то деле.

Она неохотно подчинилась, дала наконец себя обнять. Калюжный взялся за ручку коляски, развернул и ее и Нину. Мальцов уперся взглядом во вздрагивающие Нинины плечи, понимал, каково ей, гордячке, потерять лицо перед бывшим мужем. Инспектирующие даже не заглянули в траншею – не за тем приходили, они уже брели прочь, рука Калюжного ласково гладила Нинины волосы, он что-то ободряющее шепнул ей на ушко. Нина снова вскинула плечи, сбросила его руку, повернула голову назад и посмотрела на Мальцова долгим мстительным взглядом; слёзы непроизвольно катились по лицу, губы подрагивали, словно она насылала смертельное заклятие, в воспаленных глазах плескалась звериная ярость.

– Ты, ты – предатель… Запомни, я тебя уничтожу, мокрого места от тебя не останется, шут гороховый, – прошипела она, сомкнула усилием воли губы в нитку, отвернулась и пошла, неестественно выпрямив спину и вскинув голову.

Мальцов стоял, как вылитый из цемента, каждый мускул тела напряжен; он выдержал ее взгляд, а тут не стерпел, бросил ей в спину:

– Ни дочь, ни Крепость я вам не отдам.

Нина как-то странно дернулась, словно схватила плечом стрелу, но не повернулась и не ответила. Пошла быстрым спортивным шагом, гневно размахивая руками, всем своим видом напоминая напуганную цаплю, готовящуюся к стремительному взлету. Калюжный поспешал за ней, толкая коляску, в которой безмятежно спала дочь Мальцова. Мальцов не увидел ее – не сложилось, слишком яростной и быстрой получилась эта отвратительная стычка.

Понятно, что стало не до работы. Он наскоро собрался, покидал шанцевый инструмент в раскоп, закрыл щель листом фанеры. Думал о том, что принял сейчас черную метку, теперь оставалось только одно – действовать на опережение. Дома позвонил в полевой комитет, поинтересовался насчет открытого листа. Председателя на месте не застал, но молодая аспирантка подтвердила: лист выписан, на днях его отошлют по почте.

– Погодите, – взмолился Мальцов, – завтра буду в Москве, сам заберу.

На следующий день первым автобусом выехал в Москву.

– Что у вас там случилось? – спросил председатель полевого комитета в ответ на приветствие.

– Что вы имеете в виду?

– Иван Сергеевич, сегодня позвонили из министерства культуры, просили не выдавать вам открытый лист.

– И?..

– Я сказал, что лист подписан и выслан вчера по почте, о чем имеется запись в регистрационном журнале. Так что случилось, Иван Сергеевич?

Бессменного председателя полевого комитета Антона Павловича Шерлова, уважаемого всеми ученого-античника, Мальцов знал все двадцать с лишним лет, что занимался раскопками.

– Интриги музея, Антон Павлович, – не вдаваясь в детали, сказал Мальцов.

– Ну-ну, обычное дело. Наслышан о ваших битвах, сочувствую. К вам претензий у полевого комитета нет. Министерство еще на нас руку не наложило, но вы наверняка слышали, они мечтают нас курировать, и, боюсь, наша песенка спета. Так что из фрондерских соображений я им соврал.

– Похоже, скоро на всех на нас руку наложат, Антон Павлович, а мы не сдадимся, нельзя нам, – поддержал его Мальцов.

– Вы знаете, я Деревск люблю, так что всё от меня зависящее, пока от меня что-то зависит… – Антон Павлович посмотрел на него печальными глазами.

– Спасибо, огромное спасибо, вы даже не представляете, что сделали. У меня там открытие назревает, а мне палки в колёса…

– Понимаю, Иван Сергеевич, копайте себе спокойно.

Весь последний год ходили упорные слухи, что власть начнет наступление на научное сообщество. Разрешительные функции института, выдача открытых листов – первое, на что бы стали покушаться. Фронда Антона Павловича была Мальцову абсолютно понятна, будь он на его месте, и сам поступил бы точно так же.

От Антона Павловича зашел в сектор к Нилову, но тот неожиданно уехал в Астрахань: при строительных работах разворотили скифский курган, в погребальной камере обнаружили золото – Валя помчался спасать памятник. Про книгу никто ничего не знал, возможно, Нилов и прочитать-то ее не успел. Молчание коллеги, таким образом, было вполне оправданно.

Мальцов ехал назад в автобусе, и ликование, что успел, что маленькая подлянка министерству сработала, быстро прошло. Ведь пытались опередить, чуть не закрыли раскопки, не рассчитали только одно: ученая солидарность пока еще была сильнее их указа. Пока еще была… вспомнил печальные глаза Антона Павловича. Попытался заснуть, но сон не шел. Сидел глядел в окно на бесконечные деревни, тянущиеся одна за одной после Клина. Деревни, как и в радищевские времена, по старинке лепились к тракту. На растяжках перед домами висел нехитрый товар – махровые полотенца со стодолларовой купюрой или с жеманными красавицами, спартаковские шарфы, на грубо сколоченных полках теснились ряды одинаковых плюшевых медведей и оранжевых львов, Микки-Маусы и обезьяны, мешки с кукурузными хлопьями, в нижних рядах стояли банки с соленьями. Самодельные фанерные палатки предлагали привозную копченую рыбу: «Любая рыба на любой вкус!», унты и шкурки черно-бурых лис из местного зверосовхоза. Ветерок трепал повешенные за хвост шкуры, раскачивал сухих щук и судаков. Унылое однообразие – товаров, вывесок, расцветок – наводило вязкую тоску, от нее не было избавления, как ни крутись на узком автобусном кресле.