Прусская невеста - Юрий Васильевич Буйда

А один даже и не поймет, человек он или что. Без народа человек неполный, Леша. Я вот хожу к своей старухе на могилку, разговариваю – и мне легче. Она хоть и мертвая, но человек, а значит, мы уже народ…

– Заведи себе кого-нибудь, – сказал Леша. – Ты мужик еще крепкий, баб вокруг полно… а ты вместо этого на Луне счастья ищешь…

– Не, я счастья не ищу, – сказал Семенов. – Закусывай не закусывай, а наутро от него все равно голова болит.

– Ладно, дед, поздно уже. – Леша встал. – А на Луну свою ты смотри, да не засматривайся, не то мозги просмотришь. Луна – планета злая, желтая. Не люблю желтых.

– Тебя там Ася ждет, – сказал дед. – У тебя.

– Ася?

– Немочка. Давно ждет.

Ася спала на Лешином диване – Леонтьев никак не решался купить кровать при живой жене. Девушка спала при верхнем свете, натянув на голову одеяло. Ее белоснежная нога – округлое бедро, крошечные пальчики, розовая круглая пятка – свисала до пола.

Леша выключил свет и вышел на цыпочках, скрипя сапогами. Он не понимал, почему это вдруг Ася осталась у него ночевать. Такого никогда еще не бывало. Что-то, значит, у них там случилось. Но думать об этом уже не было сил. Он бросил на пол в соседней комнате старую шинель, лег, подумал о белой Асиной ноге, повернулся на другой бок и уснул.

Ася была старшей дочерью Ольги Гофман. У нее были каштановые волосы, ярко-синие глаза, пушистые брови, сросшиеся на переносье, и искусанные губы страстотерпицы. Она была заикой. Учителя ее побаивались: отвечая у доски, Ася запиналась, подчас не могла выговорить ни слова, и, когда это случалось, ее лицо страшно перекашивалось, шея вздувалась, как живот у жабы, и от стыда она падала в обморок. Мать водила ее к логопеду, но это не помогало.

Отец ее был учителем физкультуры по прозвищу Анти-Дюринг. В городке его тихо презирали: этот красавчик с зачесанными на лысину кудрями любил лапать школьниц. Уроки он вел по пояс голым – мальчишки восхищались его мускулатурой.

По воскресеньям после футбола на стадионе устраивались спортивные праздники – их главным героем неизменно бывал Анти-Дюринг. Он быстрее всех бегал, поднимал самую тяжелую штангу и ловко жонглировал двухпудовыми гирями, играя мускулатурой – к восхищению женского населения. Антон Горячев, муж Светки Чесотки, однажды предложил учителю побороться. Их схватка переросла в драку, и Антон на глазах у всех утопил Анти-Дюринга в мелиоративной канаве, куда толевый завод сливал мазут. Тело учителя потом пришлось отмывать бензином, а Антона отправили на пятнадцать лет в мордовские лагеря.

После смерти отца нелюдимая Ася вообще замкнулась. Сверстницы ее сторонились, а вот мальчишки не давали прохода: в тринадцать лет у Немочки были широкие женские бедра и высокая грудь. Но когда силач Сухарев попытался однажды ее обнять, она врезала ему коленом по яйцам, повалила на пол, схватила со стола карандаш, воткнула ему в нос и сломала. Окровавленный, обоссавшийся от боли и сорвавший голос Сухарев ползал на карачках по полу и шипел, пуская носом красные пузыри, а Немочка убежала домой, спряталась в подвале и разрыдалась.

Летом она уходила подальше от людей, подальше от городка – в лес, за Первую казарму. Однажды в заброшенном домике она наткнулась на мертвую женщину. Женщина была голой, крупной и самой красивой на свете – так решила Ася. Она приходила в домик каждый день – с цветами, которые собирала по дороге, чтобы украсить тело единственной подруги. Странгуляционную борозду на шее подруги она перевязала алой шелковой лентой. Перед возвращением домой Ася укрывала мертвую куском перкаля, который стащила из дома, и забрасывала травой и ветками.

Ее тайну открыли дети железнодорожников с Первой казармы. Их поразила девушка, стоявшая на коленях перед мертвым телом, которое было покрыто трупными пятнами и украшено полевыми цветами, и что-то оживленно говорившая. А потом она запела – этого дети не выдержали…

Выяснилось, что Асины походы к мертвому телу продолжались полтора месяца. Полтора месяца – сорок четыре дня – она тайком от матери каждый день убегала в лес, собирала по дороге цветы, а потом часами разговаривала с мертвой женщиной. Немочку не смущали ни трупные пятна, ни усиливающийся запах. Возвращаясь домой, она повязывала на шею алую ленту и была счастлива.

Узнав про все это, Ольга Гофман заперла дочь на ключ, перестала с нею разговаривать и даже взяла отпуск, чтобы пересидеть стыд за дверями.

Несколько раз к Гофманам приходил Барин – следователь прокуратуры, носивший белый шелковый шарф, но Ася не желала с ним говорить. Она разговаривала только с Лешей Леонтьевым. Ему она рассказала и о цветах, и об алой ленте, и о кассете с фотопленкой, которая закатилась под обломок бетонной плиты. Пленку проявили – на ней были запечатлены все участники попойки, устроенной в лесу и закончившейся изнасилованием и убийством. После этого прокуратура перестала интересоваться Асей.

Леонтьев же по-прежнему приходил к Гофманам, чтобы поговорить с Немочкой. Она почти не заикалась, когда рассказывала Леше об отце и его потных ладонях, о Наташе Ростовой и Печорине, об островах, затерянных в океане и населенных прекрасными людьми, которые обходятся без языка, потому что умеют читать мысли друг друга на расстоянии…

Ася сидела на стуле, чуть подавшись вперед, и говорила, говорила, а Леша слушал, не отрывая взгляда от ее рук, лежавших на коленях. У нее были красивые руки и красивые круглые коленки. Она перебирала слова, иногда путалась и сбивалась, находила нужное слово и вздыхала с облегчением… ей так редко приходилось разговаривать с людьми… голос ее день ото дня набирал силу, становился богаче, глубже, краше, он уже мог выразить и то, что таится в языке, но недоступно речи… может, это и было то самое настоящее и непостижимое юдо, о котором говорил нелепый старик – дед Семенов…

Леша был зачарован Асиным темным голосом гораздо сильнее, чем ее рассказами об одиночестве, чудесах и прочитанных книгах.

Возвращаясь домой, он останавливался перед зеркалом и качал головой: «Тебе за сорок, а ей пятнадцать… тюрьма по тебе плачет, мудила, тюрьма или дурка…»

Ольга Гофман помалкивала, испытующе поглядывая на Лешу, а он только пожимал плечами: «Болтаем… надо же человеку выговориться…»

Однажды в прихожей Ася взяла Лешу за руку, и так они простояли молча в темноте несколько минут. В прихожей пахло керосином, ваксой – от Лешиных сапог, а от Немочки – детским потом и молочным шоколадом, и эти запахи преследовали Леонтьева весь день…

Каждый день Ольга