Пушкин и компания. Новые беседы любителей русского слова - Борис Михайлович Парамонов

восьмилетие – от победы до смерти Сталина – было самым тяжелым.

Но как раз для Самойлова этот опыт оказался формирующим: он утратил все советские иллюзии, расстался с ифлийским мифом. И это его новое настроение особенно интересно сравнить с тем, как реагировал на послесталинскую действительность другой поэт того же поколения, той же складки – Борис Слуцкий.

Едва ли не самое интересное в мемуарах Самойлова «Памятные записи» – приведенное там его письмо Слуцкому относительно пресловутой оттепели, призрака либерализма, явившегося после Сталина. Кстати об оттепели и отце этого словечка Илье Эренбурге. Самойлов, что удивительно для советского, подсоветского либерала, относится к Эренбургу чуть ли не насмешливо. Он называет Эренбурга старым метрдотелем в правительственном ресторане.

Эренбург был в восторге, что с ним стали здороваться за ручку. Он рано понял свою второсортность. И понял, каким образом второй сорт выдают за первый. В литературе временной второй сорт, а то и третий выступают в ранге первого.

Удивительные слова: ведь Эренбург – священная корова советских либералов. Скептическое к нему отношение – верный знак нестандартности скептика, попросту – знак ума. Самойлов по хорошем ознакомлении с ним производит впечатление именно умного. И вот вопрос: а надо ли поэту быть умным?

И. Т.: Поэзия должна быть глуповатой.

Б. П.: Но Пушкин не сказал, что глупым должен быть поэт. Это дьявольская, как сказал тот же Пушкин, разница – не меньшая, чем между романом и романом в стихах. И вот тут возвращаемся к Слуцкому, вернее, к письму, которое ему Самойлов написал по поводу пресловутой оттепели и возродившихся иллюзий Слуцкого, посчитавшего, что после антисталинского доклада Хрущева на XX съезде происходит некий ренессанс. Итак, письмо Самойлова Слуцкому:

Да, определенная доля правды сказана о нашей жизни, о нашей морали, о нашей экономике, о нашем правосудии. Сказана отнюдь не поэзией. Где в твоем «ренессансе» попытка разбить старые догмы, хотя бы литературные? Правда о нашем обществе сказана по необходимости. В период «культа» жизнью страны управлял чиновник, обезличенный культом, исполнитель, отвыкший думать и решать что-либо. И он работал на «культ», пользуясь привилегиями чиновника и сняв с себя моральную ответственность за свое творчество.

Осиротевший чиновник начал бороться с культом. Начал бороться не потому, что ему нравится литературная тактика Слуцкого. Борясь с культом, он борется за себя в новых условиях. И тоже называет это тактикой и даже стратегией. А дело в том, что уже не культ, а именно он, чиновник, реально управляет государством, что государство досталось в наследство ему, и он как подлинный хозяин должен сделать опись всему, что досталось ему от культа. Когда ждешь наследства, можно преувеличивать его ценность. Когда оно тебе достается, ты узнаешь его реальную стоимость. Чиновник произвел инвентаризацию. Хозяин узнал правду о своем хозяйстве. Узнал, что оно не в блестящем состоянии. Узнал ту правду, которую способен постичь и которая необходима для дальнейшего хозяйствования. Раздавать свое имущество бедным, в том числе и бедным поэтам, он не собирается. Он считает, что реальное положение дел ему известно, и не намерен вести хозяйство каким-нибудь принципиально новым способом. Он полагает, что полезно ругнуть старого хозяина, чтобы подчеркнуть достоинства нового. Он ведь более не живет за спиной культа, ему нужен здравый смысл, практическая сметка, некое пробуждение разума. В нем самом происходят изменения, как в приказчике, ставшем компаньоном хозяина. Вот это произошло. Это действительно произошло.

Произошло и другое. Он перехитрил литературу, дозволив небольшую правду себе (по необходимости), он дозволил кое-что и поэзии. Старой мифологии не хватало «чувства», «сентиментальности», «человечности», «уюта». А чиновник – тот же мещанин. Поэтому, восторженно преклоняясь перед аляповатым величием, он в основе своей любит нечто более домашнее, сантиментальное, красивенькое. Новый чиновник хочет, чтобы литератор стал новым, он готов дать литератору кое-какие права, соответственно своим новым потребностям. Поэт имеет право на человеческие чувства, поскольку новому сантиментальному чиновнику вменяется в обязанность их иметь.

Поэт имеет право размахивать кулаками после драки, поскольку драка закончилась в пользу нового чиновника. Вот покуда и все.

Это стихи Слуцкого он здесь вспомнил:

Давайте после драки

Помашем кулаками.

Не только пиво-раки

Мы ели и лакали.

Нет, намечались сроки,

Готовились бои,

Готовились в пророки

Товарищи мои.

И вот концовка этого замечательного письма:

Таковы объективные условия «ренессанса». Сводятся они к тому, что несколько расширились рамки печатности. Ряд новых или старых поэтов получили право жительства. Но право жительства не отменяет черты оседлости. Право жительства еще не демократия. Право жительства каждого поэта в литературе есть его нормальное, естественное право. В литературе создана обстановка, благоприятная для создания нового камуфлированного сантиментального мифа.

Как сказал другой классик, говорить правду легко и приятно. Насчет говорить – сомнительно, но вот читать уже сказанную правду точно легко и приятно. Тем не менее в этой контроверзе двух поэтов совсем не обязательно становиться на сторону Самойлова. Почему? Да потому, что стихи Слуцкого лучше самойловских. Слуцкий – большой поэт. А Самойлов – именно что легкий и приятный.

Сам умный Самойлов это и объясняет:

Он точно умел определить, что происходит, но не умел или не хотел предвидеть, что произойдет из того, что происходит. В этом недостатке предвидения усматривалась некая немузыкальность, которую связывали с немузыкальностью поэзии Слуцкого. На самом деле в этом проявлялись убежденность в осуществимости утопии и нежелание представлять себе будущее иначе. Мне уже приходилось писать в связи с Велимиром Хлебниковым о том, что наличие социальной утопии – черта крупных писателей. Была эта утопия и в творчестве Маяковского. Слуцкий – их верный ученик. А до времени – и продолжатель.

Вот, что называется, пойнт. Только слово «утопия» я бы заменил словом «миф». Миф требуется поэту. Уточняю: индивидуальный миф. Поэт должен выдумать свой образ, своего лирического героя, как это называлось в советское время. И совсем необязательно с ним совпадать. Скорее обязательное с ним несовпадение. Помните, Иван Никитич, мы говорили о Некрасове и цитировали Эйхенбаума: о том, что отношение поэта к своему образу – это отношение актера к роли, отнюдь не отождествление с ролью. И вообще, дело в том, что это роль, а не правда. Поэзия, а не правда.

И. Т.: Так как же это было в случае Слуцкого? Его правоверность вне сомнения, недаром же его называли политруком, и он как бы не возражал.

Б. П.: Он играл в