Ашборнский пастор - Александр Дюма

— О господин Бемрод, — вскричала Мэри, — вы коснулись одежд дамы в сером, и это навлечет на вас беду!

Сколь бы смехотворным ни было это предсказание, в голосе Мэри звучала такая убежденность, слова ее были произнесены в таком сумрачном месте, а обстоятельства, в которых мы оказались, были столь необычными, что, должен сказать Вам, дорогой мой Петрус, я почувствовал, как дрожь прошла по моему телу.

И тут мне пришла в голову другая мысль, ничуть не ослабившая впечатления от первой: а что если одеяния, которых я сейчас коснулся и которые затем столь быстро упали от прикосновения моей руки, являются теми одеждами, какие дама в сером носила как раз для того, чтобы являться людям.

В таком случае я прикоснулся к одеянию не только покойницы, но и к одеянию призрака, что гораздо хуже.

Так что я с ужасом отпрянул от этих одежд, оставшихся на том же месте, куда они упали.

Затем я стал осматривать шкафы.

В том, что стоял у камина, хранилось несколько предметов кухонной утвари, и это доказывало, что дама в сером сама занималась приготовлением еды, причем в своей убогой комнате; в остальных шкафах лежало лишь несколько лохмотьев старого белья — то ли столового, то ли нательного.

О манускриптах, о документах, которые могли бы дать хоть какие-то сведения относительно этой мрачной истории здесь не было и речи.

Мы разыскивали их настолько тщательно, что открыли каждый стенной шкаф, приподняли каждую рамочку и даже заглянули за уже упомянутое помутневшее зеркало, похожее на мертвый стеклянный глаз этой печальной комнаты, надеясь найти там хоть клочок пергаментной рукописи или бумаги с печатным текстом.

Но, повторяю, дорогой мой Петрус, мы там совершенно ничего не обнаружили.

Какое-то тревожное чувство, для Вас, впрочем, вполне понятное, заставило меня ускорить поиски.

Меня беспокоило то, что дверь останется открытой, а стена — разрушенной; такое обстоятельство весьма благоприятствовало тому, чтобы дама в сером совершала свои ночные прогулки.

Отчаявшись найти хоть какие-то нужные мне сведения, я решил закрыть дверь и как можно скорее вновь ее замуровать.

Осмотрев повреждения, нанесенные мною, я пришел к выводу, что закрыть ее снова — дело неосуществимое.

Та часть стены, куда входила замочная задвижка, была разломана.

Так что мне потребовались бы одновременно и слесарь, и каменщик.

А вот замуровать проделанное мною отверстие в стене было не столь уж сложно.

Для этого мне понадобились бы только известковый раствор и несколько кирпичей, которым вместе с обломками стен предстояло заменить кирпичи, разрушенные скарпелем или ломом.

У меня было промелькнула мысль послать Мэри к каменщику за ведром известкового раствора и мастерком, а самому в это время постеречь дом, но я опасался, что она, пребывая во вполне понятном смятении после предпринятой нами вылазки, не сумеет попросить именно то, что мне нужно, а потому предпочел оставить ее в доме и самому пойти к каменщику.

Итак, я сообщил ей мое решение и предложил спуститься на первый или второй этаж, если ей страшно остаться здесь, на третьем, но она мне спокойно ответила:

— Обо мне не беспокойтесь, господин Бемрод; идите за вашим ведром с известью и за мастерком, а я тем временем буду еще искать — вдруг найдутся какие-нибудь сведения об этой бедной неприкаянной душе, которой Господь по милости своей предоставил на долгие годы место в чистилище, где она пребывает и поныне!

— Хорошо, Мэри, — согласился я, — у меня было желание остаться здесь, а вас послать к каменщику, но, если вам не страшно…

— Простите, господин Бемрод, — перебила меня служанка, — вам хочется, чтобы я туда пошла, а вы остались здесь? В таком случае…

— Нет, нет, — живо возразил я, — раз уж мы договорились, то пусть все так и будет.

И, перескакивая через несколько ступенек, я сбежал вниз, предоставив бесстрашной Мэри продолжить поиски.

Дорогой мой Петрус, я назвал ее бесстрашной, поскольку, даже учитывая, в конце концов, что мужество этой женщины, вне всякого сомнения, обусловлено низким уровнем ее душевного склада, который не позволяет чувствам простых людей быть такими же тонкими и глубокими, как у натур утонченных, я не могу, тем не менее, не отдать должное ее бесстрашию.

Ибо если я и не человек праведный, о котором говорит поэт Гораций, то, по крайней мере, человек беспристрастный, о котором говорит апостол Павел.

Уже через четверть часа я вернулся с предметами, за которыми отправлялся.

Правда, я поостерегся сказать каменщику, для чего мне нужно на время его ведро и его мастерок и зачем я покупаю у него известковый раствор.

Быть может, он не захотел бы мне его продать; быть может, он не захотел бы дать мне на время свое ведро и свой мастерок.

Я сослался на необходимость починить стену пасторского двора.

Поскольку калитка в мой двор будет закрыта, кто может знать, какую стену я чиню?

Итак, я закрыл калитку и поднялся на третий этаж с мастерком, известковым раствором и ведром.

Пока я отсутствовал, Мэри не прекращала поисков, но ничего не нашла. Для меня стало очевидным: если какие-то бумаги и пережили все это бедствие, искать их следовало не в комнате дамы в сером, а в каком-то другом месте.

В конце концов, благодаря только что совершенному великому деянию я все же добился результата, убедившись в том, что в комнате совершенно никого не было.

Никакой призрак, никакое привидение, никакой выходец с того света не воспротивились предпринятому нами скрупулезному осмотру помещения.

Заделывая отверстие в стене, я оставлял за ней пустую комнату.

А раз так, то кто мог бы отныне выйти из этой комнаты? Ведь в ней не было даже того, что я какое-то мгновение боялся увидеть, — трупа!

Поэтому я велел Мэри закрыть окна, что было вполне естественно, поскольку она их и открыла.

Впрочем, выполнить это не составило ей никакого труда.

Затем она вышла.

Конечно, Мэри сделала робкую попытку отпроситься домой, чтобы приготовить мужу ужин, но мне был нужен помощник, и я ее задержал.

Зная меня только в качестве ученого и философа, Вы, дорогой мой Петрус, можете усомниться в моей способности выполнить затеянную мною работу, но, к счастью, отец, вырастивший меня, воспитал меня более разносторонним, чем Вы полагаете, научив меня основам разных ремесел.

Это прежде всего проистекало из его замысла сделать меня моряком дальнего плавания.

А потому «Робинзон Крузо» был любимой книгой моей юности.