Сатирикон и сатриконцы - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Решила идти, но залезть куда-нибудь в последние ряды, чтобы никто меня и не видел. Карпов ведь такой энергичный. Если пьеса провалится, он может высунуться из-за кулис и прямо закричать мне: «Пошла вон, дура!»
Пьеску мою пристегнули к какой-то длинной и нудной четырехактной скучище начинающего автора. Публика зевала, скучала, посвистывала. И вот, после финального свиста и антракта, взвился, как говорится, занавес и затарантили мои персонажи.
«Какой ужас! Какой срам!» — думала я.
Но публика засмеялась раз, засмеялась два и пошла веселиться. Я живо забыла, что я автор, и хохотала вместе со всеми, когда комическая старуха Яблочкина, изображающая женщину-генерала, маршировала по сцене в мундире и играла на губах военные сигналы. Актеры вообще были хорошие и разыграли пьеску на славу.
— Автора! — закричали из публики. — Автора!
Как быть?
Подняли занавес. Актеры кланялись. Показывали, что ищут автора.
Я вскочила с места, пошла в коридор по направлению к кулисам. В это время занавес уже опустили, и я повернула назад. Но публика снова звала автора, и снова поднялся занавес, и актеры кланялись, и кто-то грозно кричал на сцене: «Да где же автор?», и я опять кинулась к кулисам, но занавес снова опустили. Продолжалась эта беготня моя по коридору до тех пор, пока кто-то лохматый (впоследствии оказалось, что это А. Р. Кугель) не схватил меня за руку и не заорал:
— Да вот же она, черт возьми!
Но в это время занавес, поднятый в шестой раз, опустился окончательно, и публика стала расходиться.
На другой день я в первый раз в жизни беседовала с посетившим меня журналистом. Меня интервьюировали.
— Над чем вы сейчас работаете?
— Я шью туфли для куклы моей племянницы…
— Гм… вот как! А что означает ваш псевдоним?
— Это… имя одного дур… то есть так, фамилия.
— А мне сказали, что это из Киплинга.
Я спасена! Я спасена! Я спасена! Действительно, у Киплинга есть такое имя. Да, наконец, и в «Трильби» песенка такая есть:
Taffy was a walesman,
Taffy was a thief…
Сразу все вспомнилось.
— Ну да, конечно из Киплинга!
В газетах появился мой портрет с подписью «Таffу».
Кончено. Отступления не было.
Так и осталось
Александр ФЛИТ
Ее величество пошлость
Когда на улицах столицы
Кружила в бешенстве гроза.
Когда у родины-тигрицы
Пылали мщением глаза.
Когда пришел и стал на страже
Хозяин истинный — народ.
Ждала Россия, что прикажет.
Куда направит тяжкий ход, —
Из черных ям, домов и башен
Единым зовом изошла
Столица светлая, и страшен
Был знак февральского числа.
Под белым куполом дворцовым.
Вобрав всю боль надежд и мук.
Рождалась явь, чудесным словом
Сплетя в одно мильоны рук.
Упали царские вериги,
Корона сорвана с герба.
Но вы взгляните — в пыльной книге
Страницы сблизила судьба…
Вы свергли иго, вы свободны,
Но он оплеван — красный цвет,
И цвета крови всенародной
Конторщик сшил себе жилет.
Плодятся мерзости, как крысы,
И звонко хвалит детвора
«Роман развратнейшей Алисы»
И «Тайны Гришкина двора».
Тоскою жадности не сыты,
В «концерты-митинги» спеша.
Всем рукоплещут Афродиты
И пляшут речи антраша.
Я вижу новую царицу!
В пунцовом бархате, в шелках,
Ее бесстыжие ресницы
Влюбленного повергнут в прах.
День ото дня жиреет свита,
Из горла рвется жадный крик.
Она гирляндами увита
Неувядающих гвоздик.
Пройдя с триумфом по панели.
Кричать всем гражданам «ура»
Ее величество велели
Коротким росчерком пера…
В защиту смеха
В годину стройки и распада.
Бессилья, злобы, клеветы.
Стихии творчества и ада.
Распутства, мести, красоты
Заносишь ты, рука поэта.
Нагайку хлесткую свою,
И в это призрачное лето
Приемлешь светлый пыл в бою.
Гуляй по спинам фарисеев,
Рабов вчерашнего числа,
Под знамя скрывшихся злодеев,
Клевретов царского орла…
Казни испуг слепого труса,
В подполье скрывшего мошну.
Избавь конторщика от флюса
И в щуплый мозг вдохни весну…
Гуляй по спинам с жарким свистом.
Гони с дороги воронье.
Его дыханием нечистым
Мечты отравлено копье,
О, не щади распутства света.
Пусть не смолкает дерзкий клич,
И пусть не дрогнет мощь поэта,
Подъемля Ювеналов бич!..
Моя автобиография
1.
На берегу Днепра седого,
Назад тому немало лет,
В семье еврея молодого
Я мигом выскочил на свет.
Младенец был амура краше.
Все были рады крошке Саше.
От счастья красен, как кумач,
Схватил меня папаша-врач.
Несчастный! Если б сердце знало.
Что юмор выберет сынок,
Сатиры отточив клинок, —
Его б на месте доконало!
Но в те поры, склонясь в тиши.
Ловил он первый крик души.
2.
Я рос привольно на просторе.
Под шум дворовой чепухи,
И вдохновенно на заборе
Писал и буквы, и стихи.
Тепло родительского корма…
И гимназическая форма…
Любовный первый тет-а-тет.
Попутно — университет…
К чему сухие нормы права.
Когда, упершись в страсти лбом.
Я лишь послания в альбом
Строчил налево и направо?!
С самодержавьем не дружил
И два погрома пережил.
3.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!