Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Гэри Дженнингс

Эскаланте и немногие оставшиеся в составе гарнизона солдаты пали в бою, а моряки побросали оружие и сдались в плен. Куаупопока расставил вокруг дворца Семпоалы страну и объявил насмерть перепуганным тотонакам, что в связи с попыткой измены им в этом году придется отдать в качестве дани все свое имущество, имеющее хоть какую-либо ценность. Можно сказать, что гонец Пацинко, сумевший выскользнуть из охраняемого дворца, чтобы сообщить эту весть Кортесу, совершил настоящий подвиг.

Разумеется, Кортес мигом сообразил, что это событие делает его положение весьма опасным и уязвимым, но, вместо того чтобы терять время на размышления и предаваться унынию, направился прямиком к Мотекусоме вместе с рыжим верзилой Альварадо, Малинцин и отрядом до зубов вооруженных солдат. Без всяких просьб и уведомлений, расшвыряв слуг и управителей, он ворвался в тронный зал и, разъярившись до последней степени, изложил Чтимому Глашатаю свою, несколько исправленную версию случившегося. По его словам, вооруженная банда мешикатль без какого-либо повода напала на мирное поселение белых людей и пролила кровь невинных. Это неслыханное, просто зверское преступление, и, разумеется, Кортес хотел бы знать: что намерен предпринять в связи со случившимся Мотекусома?

Чтимый Глашатай был прекрасно осведомлен, каким путем ежегодно движется его караван сборщиков дани, и, услышав рассказ Кортеса, разумеется, не мог не понять, что его подданные действительно оказались причастными к этой стычке и к убийству белых людей. Я бы на месте Мотекусомы не стал торопиться умиротворить Кортеса: вот уж когда ему стоило бы (что он так любил делать в других случаях) потянуть время, чтобы получить более полное представление о случившемся и узнать новый расклад сил. Только подумайте, как тогда обстояло дело. Единственный укрепленный опорный пункт белых людей сдался воинам Мешико, единственный их более-менее надежный союзник, вождь тотонаков Пацинко, стал пленником мешикатль в собственном дворце. Мало того, почти все остальные белые люди находились на острове, где могли стать легкой добычей Мотекусомы. Союзные Кортесу отряды, с их немногочисленными белыми командирами, было нетрудно удержать за пределами Теночтитлана до тех пор, пока армии Союза Трех не подтянутся к городу, чтобы стереть их в порошок. Иными словами, благодаря Куаупопоке испанцы и все их сторонники угодили на земле Мотекусомы в ловушку. По существу, он держал их в горсти, и ему стоило лишь сжать кулак, чтобы между пальцами потекла кровь.

Но Чтимый Глашатай не сделал этого. Он не только поспешил выразить Кортесу свои соболезнования и принести извинения, но послал отряд стражников в Семпоалу и Веракрус с приказом лишить Куаупопоку всех полномочий и, взяв под стражу, вместе с сопровождавшими его командирами немедленно доставить в Теночтитлан.

Хуже того, когда отважный Куаупопока и четверо его достойных похвалы куачиков, «старых орлов» армии Мешико, преклонили колени перед троном, по обе стороны от понуро сидевшего на нем Мотекусомы сурово возвышались Кортес и Альварадо.

— Вы беззаконно превысили свои полномочия, — промямлил Мотекусома, причем голос его мало походил на голос правителя, — чем опозорили свой народ и вашего Чтимого Глашатая. Ведь я обещал нашим высоким гостям и всем находящимся под их покровительством мир и безопасность, так что ваше поведение превратило меня в клятвопреступника. Можете вы что-либо сказать в свое оправдание?

Куаупопока до конца остался верен своему долгу, показав, что он благородный человек, настоящий мужчина и подлинный мешикатль не в пример тому, кто восседал перед ним на троне.

Все, что было сделано, владыка Глашатай, сделано по моему приказу. Я исполнял свой долг так, как понимал его, и ни о чем не жалею.

Вы огорчили меня, — угрюмо произнес Мотекусома. — Но гораздо больше ваши кровавые бесчинства огорчили моих уважаемых гостей. Поэтому… — И тут Чтимый Глашатай Сего Мира произнес нечто совершенно невероятное: — Я предоставляю наказание на усмотрение генерал-капитана Кортеса.

Тот, очевидно, уже поразмыслил на эту тему, ибо с готовностью объявил о наказании, которое, с одной стороны, должно было устрашить всех, кто осмелится выступить против него, а с другой — показать его полное презрение к нашим обычаям и к нашим богам. Кортес приказал убить пятерых мешикатль, но не предать их Цветочной Смерти. Испанец заявил, что ни кровь, ни сердце, ни какую-либо другую, даже самую мельчайшую частицу человеческой плоти нельзя скармливать богам и вообще хоть как-то использовать в ритуале жертвоприношения.

Испанский вождь велел своим воинам принести кусок цепи — самой толстой, какую я когда-либо видел. Она походила на свернувшегося стального удава и, как мне удалось узнать впоследствии, представляла собой часть того, что называется якорной цепью и служит для удержания на месте кораблей. По приказу Кортеса испанские солдаты с большим трудом (представляю, какие муки испытывали при этом Куаупопока и его четверо командиров) просунули внутрь головы приговоренных людей, так что теперь у каждого человека на шее висело по звену этой цепи.

Приговоренных привели на Сердце Сего Мира, где посреди площади был установлен высокий столб. К слову, это было почти на том самом месте, возле нынешнего собора, где сеньор епископ впоследствии велел воздвигнуть позорный столб для выставления на публичное обозрение грешников. Цепь прикрепили к вершине столба, так что все пятеро осужденных со звеньями на шеях стояли вокруг него, лицами к толпе. Потом у их ног, высотой до самых коленей, сложили груду вымоченного предварительно в чапопотли хвороста и подожгли.

Эта новая казнь, намеренно осуществляемая без пролития крови, была совершенно незнакома в наших краях, поэтому посмотреть на нее собрались почти все жители Теночтитлана. Помню, я в тот день стоял рядом со священником падре Бартоломе, который объяснил, что на его родине, в Испании, такой способ казни применяется довольно часто, особенно к врагам Святой Церкви, ибо она запрещает своим служителям проливать кровь даже самых отъявленных грешников. Мне жаль, почтенные писцы, что ваша Церковь отказалась от применения более милосердных методов наказания, ибо за свою жизнь мне довелось стать свидетелем множества смертей, но ни одна из них не могла сравниться по жестокости с той, что выпала на долю несчастного Куаупопоки и его воинов.

Все пятеро стойко держались, пока пламя подбиралось к их ногам, и все это время их лица над железными ошейниками оставались суровыми и спокойными. Замечу, что больше никак их к столбу не прикрепили, однако они не метались, не размахивали в ужасе руками и не дрыгали ногами. Однако когда языки пламени, достигнув промежностей, слизали набедренные повязки и стали выжигать то, что находилось под ними, лица обреченных исказила страшная мука. Между тем огню более не требовалась подпитка древесиной и чапопотли, ибо теперь оно пожирало подкожный жир. Люди сами превратились в пищу для пламени, которое взметнулось так высоко, что мы почти не видели лиц несчастных. Яркими вспышками полыхнули их волосы, и над площадью зазвучали жуткие, нечеловеческие вопли.

Спустя некоторое время эти крики ослабли до тонкого, высокого визга, едва слышимого сквозь треск пламени, но терзавшего слух еще хуже, чем недавние вопли. Время от времени умирающих удавалось разглядеть, и тогда они казались черными сморщенными головешками, однако где-то внутри несчастных еще сохранялось некое подобие жизни. Кто-то из них еще издавал нечеловеческие звуки. В конце концов пламя, пожиравшее их кожу и плоть, заставило мускулы напрячься столь странным образом, что тела несчастных чудовищно искривились. Руки согнулись в локтях, обгоревшие кисти поднялись перед лицами — точнее, перед тем, что осталось от их лиц, а обожженные остатки ног, согнувшись в коленях, подтянулись к обугленным животам.