Хранитель лаванды - Фиона Макинтош

Пытка продолжалась. Сбежать было некуда — лишь уйти в себя. Отстранившись от гнусной сцены, Лизетта высвободила свой дух. Она словно видела себя со стороны: глаза опущены, губы решительно сжаты. Какой-то мужчина крепко держит ее за подбородок, чтобы все запомнили ее лицо, а Жокар выбривает ей голову.

— Довольно ты уже пустил крови, Жокар, — предостерег ее заступник.

Жокар что-то проворчал себе под нос и в последний раз провел бритвой по голове Лизетты. Люди смеялись и аплодировали расправе над очередной жертвой. После освобождения Франции стихийные самосуды прокатились по всей стране.

Дыхание Лизетты становилось все медленнее, все глубже. Мысленно она перенеслась на лавандовое поле. Вокруг жужжали пчелы, покачивались высокие сильные стебли, лиловые цветы задевали лицо. Лизетта ощущала их аромат.

И вместе с их ароматом — запах Люка.

Люк с разбегу ворвался в толпу, проталкиваясь сквозь ряды гогочущих зрителей, расшвыривая всех на пути. Рана в плече снова кровоточила. Он пробился в первый ряд. Лизетта подняла обритую голову и взглянула на него огромными, совершенно пустыми глазами, почти фиалковыми на ярком свету. Она стала похожа на мальчишку-беспризорника — хрупкая, беззащитная. Платье нелепо болталось на худеньком теле. По тонкой шее ручейками стекала кровь.

— Лизетта… — прошептал Люк. В нем вспыхнул безудержный гнев. — Отпустите ее, мерзавцы! — взревел он, вытаскивая из-за пояса пистолет Килиана.

Женщины в толпе завизжали. Люк взмахнул оружием, и все попятились. Должно быть, в глазах у него пылала жажда убийства. К счастью, пистолет не был заряжен.

— Убери от нее свои грязные лапы! — потребовал Люк, наводя пистолет на человека с бритвой.

— Да забирай, — ухмыльнулся тот, ничуть не испугавшись. Рывком поставив Лизетту на ноги, он толкнул ее вперед.

— Эта девушка — моя соратница по подполью! — завопил Люк во всеуслышание. — Она весь прошлый год работала ради освобождения родины! А что делали вы? — Он наставил пистолет на какую-то женщину. Та чуть не грохнулась в обморок. — Или вы? — Люк перевел оружие на другого человека в толпе. Тот бочком скользнул в сторону. — Что вы сделали для победы?

— Уведите вашу девушку, — опасливо обратился к нему какой-то старик. — Вы, похоже, и так уже пролили немало крови, нам новой не надо.

— Лицемеры! — крикнул Люк и подхватил Лизетту на руки, не обращая внимания ни на вспыхнувшее болью плечо, ни на то, что платье девушки сразу намокло от его крови.

Он закинул ее руки себе на шею, бережно прижал обритую, окровавленную голову к груди. Лизетта заплакала.

— Я чувствовала запах лаванды, Люк. Я знала — ты придешь за мной.

По лицу Люка заструились слезы. Он прокладывал себе дорогу через притихшую толпу, неся Лизетту, точно хрупкую райскую птичку. До сих пор ему не удавалось спасти никого из тех, кого он любил. Но ее он спас.

Он донес Лизетту до кушетки в монмартрской квартирке, лег рядом и прижал девушку к себе. Спустился вечер. Тьма унесла их обоих в долгожданное забытье.

Лизетта проснулась — резко, внезапно — и в первый миг не поняла, где она и что происходит. Она лежала в знакомой квартирке на Монмартре, на своей узкой кровати, а рядом неловко вытянулся Люк.

Кровь — вот что окончательно пробудило ее.

— Люк! — окликнула девушка. — Люк!

Да он же ранен! Лихорадочно шаря руками по его телу, она случайно разбередила рану, и пальцы ее обагрились яркой кровью. Как? Когда? Почему? А что с Килианом? Впрочем, мысли о Маркусе Лизетта отогнала. Люку требовалась помощь — причем немедленно.

Она потрогала его влажный лоб. Все тело Люка пылало, платье Лизетты промокло от его пота. Утро выдалось жарким, но Люк трясся в ознобе. Только бы он не умер! Может, ранение и не грозило смертью, но вот инфекция…

Выбора не оставалось — надо бежать за помощью. Лизетта знала, куда идти. Вся грязная, окровавленная, она выскочила из дома. Обритую голову обдувало ветром — странное ощущение. Ничего, тут ее территория, тут у нее есть друзья.

Застав доктора дома, она чуть не разрыдалась от облегчения. Доктор не стал тратить времени понапрасну и поспешил к раненому, ни упомянув и словом бритую голову Лизетты.

Вместе они склонились над Люком. Его било в лихорадке. Доктор внимательно осмотрел его.

— Пуля прошла навылет, рана чистая, кости не задеты. Я промыл рану и обеззаразил лавандовым маслом. Зашил, как смог. Повязку надо регулярно менять. Справитесь?

— С радостью!

— Тогда я оставлю чистых лоскутов. Пусть пока держит руку в перевязи. Несколько недель будет больно, скованность останется дольше, возможно — навсегда.

— А швы?

— Снимете через две недели. Не жалейте масла, стерилизуйте ножницы или скальпель в кипятке, хорошенько мойте руки и окуните пальцы в лавандовое масло. Инфекция — наш главный враг.

Лизетта кивнула.

— Спасибо. Сколько я вам…

Он сердито отмахнулся.

— Вы мне ничего не должны, мадемуазель. — Он перевел взгляд на ее голову. — Кажется, свой долг перед Францией вы уже оплатили.

Лизетта потупилась.

— Я это заслужила.

— Вы сотрудничали с нацистами, дитя мое? — спросил доктор.

— Нет. Я английская разведчица.

Доктор удивленно посмотрел на нее. В глазах у него забрезжило понимание.

— Тсс! Никому не рассказывайте! — взмолилась она.

Он улыбнулся.

— Подумать только, вы внесли свой вклад в то самое освобождение, от которого и пострадали. Простите.

Она провела ладонью по обритой голове.

— Ничего, отрастут.

— Смазывайте порезы лавандовым маслом. Оно просто чудеса творит. Я загляну к вам завтра, проверю нашего пациента. Если жар к вечеру не спадет, зовите меня.

Когда Люк пришел в себя, Лизетта сидела подле кровати.

— Это и в самом деле ты? — прохрипел он.

Она с улыбкой потянулась к стоявшей наготове чашке с водой.

— В раю у меня были бы волосы. Ты на Монмартре.

Утолив жажду, он уронил голову на подушку, поднес руку любимой к губам и нежно поцеловал.

— Я так счастлив! У тебя здесь столько света!

Лизетта положила голову ему на грудь и беззвучно заплакала. Люк нежно гладил ее обритый затылок.

Дни складывались в недели. Люк постепенно выздоравливал. Он все еще морщился от резких движений, но никогда не жаловался — и то, что начиналось бережными, невесомыми касаниями, постепенно перерастало в крепкие объятия. Однажды вечером Люк решительно снял перевязь.