Прогулки по Испании. От Пиренеев до Гибралтара - Генри Воллам Мортон

Я подумал, как нередко думал в Испании, что одной из главных функций средневековой церкви было наставлять неграмотных и давать им картины, которые они смогут понять, чтобы они восприняли историю евангелий и легенды о святых — романы средневекового мира. Можно ли представить лучшую книжку с картинками, чем эта церковь, чьи иллюстрации озарены Божьим светом?

Выходя наружу, я снова рассмотрел Страшный суд и заметил, что злых еще и варили, а не только пожирали живьем. Вийон представлял сцену вроде этой, когда вложил в уста своей матери этот трогательный стишок, который начинается так:

Нища я, дряхла, старостью согбенна,

Неграмотна и, лишь когда идет

Обедня в церкви с росписью настенной,

Смотрю на рай, что свет струит с высот,

И ад, где сонмы грешных пламя жжет.

Рай созерцать мне сладко, ад — постыло…[145]

Еще я видел в Леоне участок римской стены, протянувшийся вдаль так же смело, как в Луго. Мне показали склеп святого Исидора, покрытый византийскими фресками, где первые короли и королевы Леона спят в своих могилах — безымянных, поскольку здесь побывали французы Наполеона. А на алтаре этой же церкви я увидел серебряную урну, содержащую мощи великого и мудрого святого Исидора Севильского, выкопанные с разрешения мусульманского короля аль-Мутамида, который, произнеся подобающую прощальную речь, отослал их на христианский север.

Дорога в Вальядолид тянулась под солнцем по равнине цвета хаки. Пропали зеленые холмы Галисии, хрустальные ручьи, бегущие с гор, темные и глубокие реки. Зной царил над безводным ландшафтом. Речушки едва струились среди камней под величественными мостами. На границе неба деревни — цвета пыли, как и сама равнина — виднелись четко и резко в собственных тенях.

§ 3

Дон Хесус, к которому у меня было письмо, оказался одним из тех фантастически занятых испанцев с дюжиной работ, готовых бросить их немедленно, словно время не имело никакого значения. Весь день мы пробродили по Вальядолиду, который я нашел очаровательным, но довольно хаотичным городом — чарующим больше своим прошлым, чем настоящим. Мы видели здание, где сочетались браком Фердинанд и Изабелла, где родился Филипп II, музей полихромной скульптуры и громоздкий незаконченный собор, в ризнице которого я обнаружил пару старинных лондонских часов: одни работы Дэвида Сэмюела с улицы Гудменс-Филдс, а вторые — «Хиггса и Диего Эванса» со Свитингс-элли. Было уже девять часов, почти время ужина. Улицы были заполнены людьми, а воздух казался почти таким же горячим и неподвижным, как в Мадриде. Два цветных фонтана поднимали струи в ночь; медленно фланируя вместе с paseo, мы торжественно приподнимали шляпы каждые два-три ярда перед друзьями дона Хесуса.

Мы обосновались в уголке небольшого баскского ресторанчика. Мой компаньон был большим ценителем и знатоком Вальядолида, которому, по его мнению, следовало стать столицей Испании. Ни один город не мог с ним сравниться. Страстная неделя в Севилье? Фи, это ерунда! Всего лишь пародия, организованная для туристов. Если вы действительно хотите увидеть Страстную неделю, вам надо приехать в Вальядолид. Здесь вам покажут нечто особенное! Лучшие в Испании pasos. Вы увидите «Бичевание Христа» Грегорио Фернандеса, «Воздвижение Креста» Франсиско де Ринкона, «Распятие» Франсиско де ла Масы и знаменитую «Мадонну Скорбей» с пятью кинжалами в сердце, работы Хуана де Хуни; все они медленно движутся в темноте, освещенные лишь тысячами свечей — вот тогда, señor, вы видели Страстную неделю.

Он вытащил бумажник и достал фотографию paso, окруженную членами братства в капюшонах. Он указал на маленькую фигурку в линии совершенно одинаковых инквизиторов — все в белых рясах и черных остроконечных капюшонах — и гордо сказал:

— Это я.

Его cofradía[146]— одна из самых престижных и закрытых в городе, объяснил он. Мальчики вступали туда в детстве, почти как мы отдаем детей в частные школы. Я посмотрел на невысокого спутника с новым интересом, размышляя, как странно, что на неделю каждый год он превращается в мрачную средневековую фигуру, которую не сможет узнать даже семья. Он рассказал мне, как сражался с националистами, был взят в плен красными в Мадриде и брошен в тюрьму. Его пленители кидали кости на жизни пленников и ставили несчастных без предупреждения перед расстрельной командой. Чудовищные события он видел в Мадриде и рассказывал о них уже после кофе, чтобы не портить мне аппетит. «Есть ли что-нибудь ужаснее, чем гражданская война?» — вопрошал он. Его брат, которому он был очень предан, оказался на стороне республиканцев — его застрелили националисты. Сводный брат тоже был республиканцем и сейчас жил во Франции. «Может, когда король вернется, будет амнистия для политических беженцев, — сказал он. — Кто знает? Будем надеяться».

После ужина он поведал мне о преступлениях коммунистов. Я слышал то же самое с другой стороны. Иностранцу не следует судить о подобных вещах.

— Вы хотите, чтобы король вернулся?

— Это великая надежда моей страны.

Я задумался, согласились ли бы с этим испанцы за соседним столиком. Мы расстались на углу, и он ушел в темноту и непроницаемую тайну своей личной жизни. Мой путь в отель лежал через Пласа Майор, которая, хотя еще не было полуночи, практически опустела. Я с любопытством оглядывался, поскольку именно здесь официально начал свое правление Филипп II, посетив огромное auto-de-fe — известный эпизод, когда король, говорят, ответил несчастному, который взмолился, когда его вели на костер: «Будь мой сын еретиком, как ты, я бы с радостью подносил дрова, чтобы сжечь его».

Сейчас существует тенденция преуменьшать ужасы инквизиции, что мне кажется странным для поколения, помнящего гестапо и сражавшегося, чтобы предотвратить распространение тирании. Современные диктатуры, сознают они это или нет, обязаны многими методами Святой палате: шпионы, тайные информаторы, роковое неосторожное слово, ничего не подозревающая жертва, внезапный налет, часто в глухую полночь, обыск жилища, исчезновение подсудимых и, если человек упорствовал, пытки и преследование его семьи. Все это мы увидели снова в наши дни. Даже если мы рассматриваем инквизицию в историческом контексте и принимаем, что пытки были обычными методами в то время, она все равно остается одной из самых чудовищных организаций в истории. Ее огромные богатства вырастали из конфискованной собственности жертв — иного источника дохода у нее не было. Она бы обанкротилась без узников, и чем больше людей она обрекала на смерть, тем богаче становилась. Каждый раз, как ее прислужники шли арестовывать, с ними был нотариус, который составлял описание собственности арестованного; таким образом под управление Святой палаты отошли громадные владения. У инквизиции было отличное чутье на бизнес, и она не проклинала деньги, которые следовало бы считать нечистыми и запятнанными грехом. Поскольку она всегда держала ушки на макушке и легко верила самому худшему, это давало значительные возможности завистникам, злоумышленникам и невеждам повергать и уничтожать тех, кого они ненавидели или не могли понять.