Гилгул - Иван Сербин

— Помоги встать, — наконец, произнес тот. — И наручники сними, а то ручку держать не смогу.

— Ну вот, — улыбнулся по-дружески Костя. — Другое дело. Видишь, как все просто. Я же тебе, дураку, добра желаю. А попал бы к другому следователю — он бы с тобой цацкаться не стал. Он бы тебя в пресс-хату определил, и все. Тебя бы там самого оттрахали за милую душу. Почки бы опустили. Вышел бы калекой. А так отправишься лет на пять-шесть в больничку, полежишь, подлечишься. И выйдешь. Молодой еще, здоровый. Сороковник — это для мужика разве возраст? Самый сок. Думаешь, зачем я психиатра приглашал? Для тебя же, дурака, старался. Все хочу как лучше. — Говоря это, Костя ухватил Сашу поперек груди, взгромоздил на стул. — А ты обижаешься. Вместо того, чтобы оценить.

— Я оценил, — прошамкал Саша распухшими губами.

— Ну и правильно. — Костя расплылся. — Что я тут могу поделать? Служба такая. Я вообще к тебе нормально отношусь. Ты — хороший парень, просто так уж сложилось неудачно. Система, сам понимаешь. Против нее не попрешь. У нас ведь как — не ты, так тебя. Думаешь, при Брежневе система была? Или при Сталине? Не-ет, старик. При них ерунда была. Сегодня ты к стенке ставишь, а завтра тебя ставят. Сейчас система! Делай, что хочешь, никто в твою сторону и не посмотрит. Главное, чтобы результат налицо, а как уж ты его получил… Сашук, это же темный лес, Сашук. С волками и медведями. Все так и норовят друг друга сожрать. Думаешь, у нас одних так? Ха! У нас еще дисциплина. Ты бы посмотрел на ФСБ или на армейских. Вот где бардак, я тебе скажу! — Он бормотал, а сам тем временем доставал бланки, ручки, сгребал в сторону «дела». — Ты, может, курить хочешь? Или водички попить? Так скажи, не стесняйся… Не хочешь? Ну, смотри, хозяин — барин. Наше дело предложить. А выйдешь из больнички, мы с тобой на рыбалочку закатимся. Девочек прихватим, туда-сюда, трали-вали, — Саша поднял голову и посмотрел Косте в лицо. Издевается, что ли? Но оперативник был совершенно серьезен и, похоже, говорил искренне. — Чего ты? Из-за Таньки, что ли, переживаешь? Да брось, Сашук. Не бери в голову. Ее же половина Москвы уже перетрахала. Говорю тебе, она нимфоманка. — Он придвинул Саше чистые листы бумаги, ручку. Обошел стул, снял с Саши «браслеты» и сунул в карман пиджака. — Вот, значит, тебе ручка, вот бумага, давай действуй. Строчи свое чистосердечное, а я пока Танькины показания «зафиксирую». Чтобы на суде потом вопросов не возникало. Ну, и чтобы тебя не подставлять лишний раз, само собой. И явку с повинной оформлю, чтобы скостили пару лет. А что? Раз есть возможность, почему для друга не сделать? Только ты смотри, Сашук, того… — Он потряс пальцем. — Не вздумай кидаться. Только себе же хуже сделаешь. Пиши, пиши, чего ты? Саша помассировал затекшие запястья, оглядел стол, разыскивая нож, увидел. Тот лежал под серой папкой, в пластиковом пакетике, с аккуратной биркой, перехватывающей горловину.

— Сигарету можно? — спросил Саша.

— Что? А, да бери, конечно. Саша протянул руку, спокойно взял пакет, и не меняя положения, ударил Костю ножом в горло. Он даже не испугался. И рука не дрогнула. Потому и лезвие вошло в чисто выбритое Костино горло уверенно. Примерно так же, как у Ангела Нахора. Костя откинулся назад. В глазах его застыло непонимание. Он схватился руками за распоротое горло, из которого длинной черной струей выплескивалась гонимая сердцем кровь, посмотрел на руку и рванулся к двери. Шатаясь, цепляясь за стену, оставляя на паркете черную дорожку. Саша вскочил, опрокинув стул, настиг его и ударил еще раз. В спину. И еще. Костя рухнул на пол, и тогда Саша принялся молотить оперативника, уже ничего не соображая, то ли от ярости, то ли от страха перед содеянным. Он бил и бил, пока пакет не разодрался в клочья. Он бил, даже когда Костя перестал шевелиться. Он бил, потому что его мир рухнул. Пришел он в себя только когда понял, что забрызгался кровью с головы до ног. И это было плохо. Нет, не то, что он убил, а то, что вот таким, избитым до полусмерти, окровавленным, ему не удастся выйти отсюда. А он должен выйти. Ему надо закончить начатое. Саша сорвал обрывки пластикового пакета с рукояти ножа, отер лезвие о Костины штаны и выпрямился. Словно во сне, он огляделся, подошел к столу и принялся рыться в бумагах. Где-то здесь лежало подписанное Костей постановление об освобождении из-под стражи. О его, Саши, освобождении. Он переворачивал папки, вытряхивал из них документы на пол, отбрасывал ненужные листы за спину, искал, искал, искал, но треклятое постановление словно сквозь землю провалилось. И вдруг он понял. Не собирался Костя его отпускать. С самого начала не собирался. Подписали бы бумаги Татьяна и профессор, нет ли, значения не имело. Саша перевернул мусорную корзину. Так и есть. Вот она, его скомканная, замызганная свобода. Он аккуратно разгладил постановление, сложил, сунул в карман. Затем спокойно подошел к вешалке, снял Костино пальто и кепку и напялил их на себя. Собрав со стола кучу бумаг, Саша отер ими туфли и штанины. Не ах, конечно, но все попристойнее. Затем перевернул мертвое тело, двумя пальцами откинул полу пиджака и попробовал вытащить из наплечной кобуры пистолет. Тот никак не хотел поддаваться, а Саша, глухо матерясь себе под нос, продолжал его дергать, пока не сообразил отстегнуть клапан. Он и сам не понимал, зачем ему пистолет. Перестрелки устраивать Саша не собирался, но… может, застрелить Предвестника будет проще? Это ведь тоже считается за пролитую кровь? А вот сумеет ли он еще раз полоснуть человека ножом — большой вопрос. Хоть тот и Предвестник Зла, но вид-то у него вполне обыденный. Еще неизвестно, один ли он заявится. Впрочем, неизвестно, заявится ли Предвестник вообще. Сунув пистолет в карман пальто, Саша вытащил из замка ключ, вышел в коридор и запер дверь. Затем, беспечно насвистывая, спустился на первый этаж и оказался на улице. Он попытался проскочить через пропускной пункт «дурой», но ничего не вышло.

— Гражданин, повесточку предъявите, — напомнил ему лейтенант.

— Какой же я вам гражданин? — пробормотал Саша, доставая постановление и протягивая его лейтенанту. — Я вам товарищ. Лейтенант внимательно изучал постановление, а Саша все четче понимал, что не верит лейтенант ни маскараду этому бестолковому, ни бумажке «липовой».

— Подождите минуточку, — попросил лейтенант. — Я должен проверить…

— Не надо проверять, — тихо сказал Саша, доставая пистолет. — Не надо, я тебя прошу. Не заставляй меня стрелять, ладно? Я не хочу тебя убивать. Лейтенант смотрел на пистолет, а Саша никак не мог решить, что же ему делать. Наконец, он протиснулся через турникет и, спрятав оружие в карман, зашагал вниз по Петровке. Он успел пройти метров десять, пока за его спиной не прозвучал заполошный окрик: «Стой! Стой, стрелять буду!!!» И тогда Саша побежал. Тело болело так, словно в нем не осталось ни одной целой кости. За спиной хлопнул выстрел, но то ли лейтенант плохо целился, то ли палил в воздух, Саша не услышал даже свиста пули. Он свернул в одну из узких боковых улочек, забежал в первый попавшийся двор, забрался в мусорный контейнер и захлопнул крышку. Здесь было темно и тепло. Хотя и воняло. Ну и что? А разве все остальное, мир или его бесконечная жизнь, не воняло?

* * *

«Когда Октавиан, в сопровождении десятка легионеров, вошел через преторские ворота в лагерь, один из часовых, несущих караул у палатки претора, отдернул полог и предупредил находившегося внутри Антония: