Атлантида, унесенная временем - Анатолий Максимов

Обгоняя нас, вверх по лестнице бросились Рида и Гор – там, выше их ждали дети. Как и они – все в белом…

Если Брис, чуть торопясь, избежал неустойчивости, столь свойственной морякам после длительной качки, то мы от этого не отвертелись. И стояли мы во всю ширину ног и картинно для равновесия вскинутыми руками.

Из корабельных правил. Дело в том, что на борту корабля вроде нашего есть железное правило: «правило альпиниста». Его в свое время нарушила Ольга и оказалась за бортом. Правило гласит: опора на три точки, то есть нельзя стоять (ползти по стене горы), имея опорой менее трех точек! Так и на нашем «Аквариусе» – только три точки, для устойчивости. Потому и руки раскорякой – привыкли за ванты и леера держаться. Но это неудобство на земле быстро проходит: чуть-чуть походить, и ноги уже на месте.

Я взглянул в сторону второго этажа бунгало в том месте, где вдоль всего дома шла открытая терраса. Там почему-то суетились люди. Во время встречи Бриса и Гора с Ридой с их семьями люди с террасы спустились вниз и выстроились перед ступенями при входе в бунгало. Уже поднявшись к дому, я разглядел знакомые лица и стал мучительно вспоминать имена старейшин-аксакалов острова, встречавшихся здесь с нами в предыдущий визит на Закинф.

Первыми к старейшинам подошли Брис с Еленой и детьми, за ними – Гор с Ридой и так же с детьми, и, наконец, подтянулся остальной наш экипаж – Стоян, Влад, Ольга и я. Не успели мы по обычаям многих народов оказаться в дружеских объятиях встречавших, как над головами старшин появились флаги. У каждого из десяти старшин – бело-голубой греческий, алый советский, трехцветный российский, а из военных – бело-голубой Андреевский и… наш военно-морской с синей полосой, звездой, серпом и молотом.

А над бухтой неслось русское «ура»! Из-за спин старшин показалось полотнище: «День Победы!». На русском языке… Сказать, что мы были ошеломлены – это значит ничего не сказать. И естественно, никого не смутило, что наш праздник Дня Победы будет только завтра, 9 мая, а у них, на Западе, – 8.

Но кто думал в это время о таких формальностях – разве что такой старый педант, как я, доморощенный историк! Мы понимали, что это дань благодарного греческого народа советскому народу в нашем лице за избавление мира от «коричневой чумы».

Все двинулись наверх на террасу, где были накрыты столы. И до полной темноты звучала там речь греческая и русская. И пили, и пели, и плясали…

Из песен, конечно, все знали русскую «Катюшу», причем на двух языках и в двух вариантах. Но по смыслу в греческом варианте прослеживался призыв: бей фашистов.

Народно-освободительные армии на Балканах – греческая, албанская, болгарская, семи народов будущей Югославии еще со времени партизанских отрядов взяли на вооружение нашу «Катюшу», чаще всего в качестве гимна партизан. А заносили ее в их ряды, как правило, советские солдаты, бежавшие из немецкого плена.

Я спросил Бриса, удобно ли будет спеть «Катюшу» со словами времени войны? Помнил я ее лет с восьми. Брис, не дав мне договорить, попросил тишины и сказал: – Да простит меня Максим, но ему есть, что сказать о войне… Это будет эхо войны, которую он встретил мальчуганом… Пой, Максим! Когда-то я пел в школьном хоре, и потому рискнул. Была ли песня? Где-то пытался петь, где-то – речитативом, а где-то просто словами.

Итак, «Катюша» с поправкой на военное время.

И припев:

Стоян пояснил:

– В годы войны на фронтах гремела слава о мощном оружии – гвардейском ракетном миномете, ласково прозванным фронтовиками «Катюшей»… И в Болгарии и сейчас поют эту песню, про девушку Катюшу… Поют и малый, и старый…

Поднялся самый старый аксакал, дождался тишины и вышел из-за стола. Он раскинул руки в стороны, секунду подождал и, услышав мелодию сиртаки, пошел семенящим шагом с приседанием вдоль террасы. Еле заметным жестом рукой позвал Елену, за ней, вперемежку, аксакалы, мы, дети.

Темп нарастал, и аксакалы сдали первыми. Из круга вышли и мы с Брисом, затем Стоян. Не сдавались Гор с Ридой, Ольга с Владом…и дети. Хотя наши уступали грекам в движениях, но не в задоре. Сотворили круг из восьми фигур, плотно скрепив его руками на плечах, и, казалось, все слилось в бешенной скачке. И вдруг – звонкий голос Ольги:

– На счет «три» – всем сесть… В «кучу малу»…

И круг, не распадаясь, оказался на полу, звонким смехом завершив торжество молодости.

Последний аккорд праздника: салют из фальшбортовых огней и ракетницы в руках Бриса…

Как и в тот раз, была теплая встреча с застольем, но не только для семьи Бриса и нас, которых гостями назвать просто не поворачивается язык. Мы сообща праздновали День Победы.

Утро разбудило меня солнечными бликами, пробивающимися сквозь молодые листья. По старой привычке – не валяться в постели – я мгновенно вскочил и распахнул окно. Свежесть морского утра – влажный ветерок и с близкого моря, и с дальних гор, и порывы тепла из степной части острова.

С высоты второго этажа бунгало предо мной предстал изумительный вид на три стороны: на море, степь и далекую гористую часть острова. И ни облачка…

И ни одной думы в голове…Это ли не нирвана, столь редко посещавшая наши отягощенные мыслями души?! Меня окликнул Брис и попросил после умывания зайти к нему в кабинет.

– Зайди еще до завтрака, – сказал он и молча ушел к себе. Мне показалось, что он не в настроении. Было похоже, что он чем-то озабочен. Описывать кабинет Бриса, конечно, удовольствие, но даже опасно начинать это делать – каждая вещь из десятков стран имела свою историю. Но главным достоинством была простота: ничего без функциональной нагрузки, будь то шкура зебры или кусок лавы с Огненной Земли.

И все же я решился упрекнуть моего друга:

– Неужели ты, Брис, во всем этом разбираешься? И помнишь обо всех этих раритетах: когда? где? как добыл?…

– Помню, Максим, как и помню до мелочей наше Быково… Когда не спится… Это тебе знакомо: воспоминания идут толпой…

– …причем от ближайшего времени в глубь жизни, – подхватил я мысль Бриса. – И что сегодня беспокоит тебя, Брис-Борис? Я же вижу? Брис молчал. Он умел это делать еще с тех пор, как мы с ним вцепились друг в друга в Токио, в знаменитом ресторане «Манос».

– Слушай, Максим, тебя не насторожил тот факт, что я мгновенно ринулся к тебе к черту на кулички, в Калиакрию? По первому твоему свисту? И не испугало?