Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

большинстве. Вот почему сейчас должно происходить — и происходит обольшевичение тех свежих слоев партии, которые мы получили за время революции».

«Теперь, — продолжил Зиновьев, — что из этого вытекает организационно. О фракциях.

Наши товарищи из оппозиции — у меня создается такое впечатление, действуют сейчас по формуле “а Васька слушает, да ест”. Они хотят явочным порядком отвоевать себе существование фракций в партии. “Громите нас, принимайте против нас резолюции, а мы за это время явочным порядком легализуемся как фракция”. Так рассуждают они. Но мы должны сказать: “Мы не можем управлять партией, не можем править Россией, если будут легализованы фракции. Это совершенно ясно. Мы не можем каждый раз при увеличении налога или по вопросу о переходе на валюту бегать взапуски и бороться с фракциями».

В который раз повторив, что большевики могут находиться у власти только не имея никакой легальной конкуренции, Зиновьев возобновил свои нападки на идейных противников.

«Оппозиция благодаря своим ошибкам заключила сейчас себя на такую позицию, что “чем хуже, тем лучше”. Организационно они действовали неплохо. Серебряков — неплохой организатор, беда только в том, что политика у них неверная. Как в 1921 году была неправильна, так и сейчас.

Сейчас они стали на такую позицию: стачки — виноват ЦК, та или иная неустойка в международном положении — виноват ЦК. Для них сейчас чем хуже, тем лучше. И, товарищи, если будет легализована в партии такая фракция, то мы не сможем управлять страной. Мы не должны дать им действовать по формуле “Васька слушает, да ест”».

Так коряво, часто повторяя одно и то же, сводящееся к монополии большевиков на власть, Зиновьев продолжал: «Из практических предложений, которые наиболее важны, это… добиться того, чтобы несколько десятков тысяч рабочих мы приняли в партию. Мы не можем обойтись без рабочих, хотя, быть может, придется провести новую чистку (выделено мной — Ю. Ж.)».

Продолжая, Зиновьев как веский повод использовал одно из положений Троцкого, содержащееся в «Новом курсе». «Не нужно, — заявил Григорий Евсеевич, — делать ошибки, чтобы в борьбе против уклонов молодежи допустить такие ноты, которые могут бросить молодежь в объятия оппозиции. Мы должны молодежь отвоевать и мы, я думаю, товарищи, отвоюем ее. В ВУЗах нужно выправить и экономическое положение, и политические настроения, мы должны повести дело так педагогично и умно, чтобы мы не отбросили этой группы членов партии к оппозиции».

Суммировав все эти рассуждения, Зиновьев привычно определил: «новая оппозиция есть некий ренессанс меньшевизма». И попытался доказать такое утверждение странными примерами.

Во-первых, взглядами Сапронова, «почвенного человека, самого почвенного из оппозиции. Гораздо почвеннее Троцкого». Воплощающего «того самого мужика, который говорит: “Не разводи мне разных антимоний, что Политбюро должно руководить. Я желаю сам управлять”». Зиновьев добавил, характеризуя Сапронова: «он стоит, повторяю, обеими ногами на земле и представляет что угодно, но только не ленинизм».

Вторым примером стал Осинский, выражавший «уклон более интеллигентского характера, который ничего общего с большевизмом не имеет». А еще одним — Пятаков. Почему? «Его большевизм еще незрелый… Мы надеемся, что когда большевизм Пятакова созреет», он «будет с нами». Наконец, четвертым примером послужил Радек. Из тех, «которым все равно, какими принципами идти, только бы подкузьмить ЦК».

Назвав наиболее ярких, по его мнению, представителей оппозиции, Зиновьев перешел к тому, кого выделил по иной причине.

«Есть несколько документов, — сообщил он, — которые войдут в историю. Например, письмо т. (Антонова) Овсеенко. Там дело не в угрозах его (27 декабря тот, начальник Политического управления РККА, написал в ПБ и ЦКК: “Партийные молчальники возвышают свой голос только тогда, когда сознают явную опасность для всей партии. Они никогда не будут “молчаливыми” царедворцами партийных иерархов. И их голос когда-нибудь призовет к порядку зарвавшихся “вождей” так, что они его услышат, даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту”375), а в одной фразе — “большевистские предрассудки мобилизовали”». Уточнил: «Я до сих пор думал, что бывают только меньшевистские предрассудки».

Посчитав, что фамилий оппозиционеров назвал предостаточно, Зиновьев перешел к намекам, хотя и достаточно прозрачным. «Затем, — добавил он, — письмо по поводу “Правды” (Троцкого, Пятакова и Радека от 29 декабря, отметившее: “Сведения, полученные нами в настоящий момент, не оставляют больше никакого места для сомнений в том, что работники, специально введенные в редакцию “Правды” для ведения партийного отдела, применяют методы, которые нельзя иначе назвать как фальсификацией и подлогом”376) опять показало, что на душе у автора настоящего письма.

Когда мы его прочли с Каменевым, то мы вспомнили следующий инцидент. Когда открылся конгресс в Копенгагене (8-й, Второго интернационала), нам преподнесли в день открытия номер (газеты) “Форвертс” с анонимной статьей, где говорилось, что Ленин и вся наша группа — уголовная группа, что Ленин и Лбов — экспроприаторы и прочее. Автором этой статьи был т. Троцкий.

Когда мы получили заявление трех о “режиме фальсификации”, мы сказали, что это — тот же самый автор»377.

Обличая своей речью на пленуме оппозиционеров, Зиновьев, что легко заметить, пользовался различными терминами. Разумеется, по его мнению — негативными. Чаще всего — «меньшевик». Наиболее понятный, актуальный из-за продолжавшегося, хотя и полулегального существования РСДРП. Партии давних врагов большевиков, а вместе с тем и их конкурентов за влияние на умы рабочих. Кроме того, Зиновьев использовал и такие случайные, малопонятные термины, как «почвенник», «уклон интеллигентского характера», «недозрелый большевик». Он относил их к тем членам РКП, кто открыто выступал против курса ПБ и ЦК. Следовал в том за Троцким, становился его единомышленником, соратником. Но пока ни сам Григорий Евсеевич, ни кто-либо другой еще не создали иной, обобщающий термин — «троцкист». Время для него пока не пришло.

3.

Пленум ЦК, проходивший 14–15 января 1924 года, оказался всего-навсего репетицией открывшейся 16 января Тринадцатой партконференции. Рассматривавшей все те же самые, что и пленум, вопросы, только несколько изменив их порядок. Начали с доклада Рыкова об очередных задачах экономического строительства. Предложившего не менять сложившуюся форму НЭПа. Тем самым, проводить «смычку» города и деревни, вроде бы позволившую преодолеть осенний кризис. Тот, что выразился в перепроизводстве хлеба с крайне низкими на него ценами, в низкой покупательной способности крестьянства, приведшей к слабому сбыту изделий промышленности.

Наиболее важными в докладе Рыкова и принятой по нему резолюции явились три предложения. Первое: «Металлургическая промышленность в ближайший период должна быть выдвинута на первый план». Второе: «Препятствовать всячески трате народных средств на ввоз в страну предметов, которые могут быть произведены внутри ее… Организовать планомерный ввоз в страну тех предметов, кои необходимы для развития нашей промышленности и