Тайна семи - Линдси Фэй

Джордж Хиггинс грустно улыбнулся и покачал головой.

– Да я пойду за тобой хоть на край света, если попросишь, – ответил он. – Я люблю тебя. Хотел бы только знать твое имя.

В экипаже, который тем утром отъехал от заднего двора дома под названием Не Здесь и Не Там, сидел Жан-Батист, с восторгом согласившийся на это новое приключение. Здесь же находился сын Люси Джонас, чье имя – я ничуть в том не сомневался – было настоящим, ибо ребенок не может мгновенно привыкнуть к новому имени; здесь же разместился и Джордж Хиггинс, после того, как мы с ним передали завернутое в саван тело Джулиуса в трясущиеся руки преподобного Брауна. А также женщина, имени которой я не имел права спрашивать.

Так никогда и не узнал, как ее звали по-настоящему.

Одна надежда, что Джордж Хиггинс все-таки его узнает. Рано или поздно, через несколько часов, недель или минут. Я очень надеялся на это.

Пока все остальные сидели в безопасности, в экипаже с задернутыми шторками, вдруг оказалось, что мне страшно трудно расстаться с Хиггинсом. Он стоял, докуривая тонкую сигару, пока я рассматривал грязную землю под ногами, и оба мы не находили нужных слов. Точно в тела наши вонзились какие-то крючки, и каждый боялся потянуть и разорвать эту связь. Возможно потому, что я уважал его и желал ему только добра. Возможно потому, что мы с ним простояли целую минуту в полном молчании, всматриваясь в похолодевшее восковое лицо нашего погибшего друга. Наверное, именно такие моменты и сплачивают людей по-настоящему. И ты начинаешь испытывать привязанность к тому, кто прочел твою ментальную карту – знает, где находятся пороги. А где – отвесные отороченные мхом по краям глубокие колодцы.

И еще мне казалось, что если Хиггинс сейчас уедет, Джулиус уже окончательно умрет. И мне не хватит сил смириться с этим фактом.

– Напишете мне, когда благополучно доберетесь до Торонто? – спросил я, когда он бросил окурок на землю.

– Конечно. – Он протянул мне руку, я пожал ее. – Я даже не возражаю, чтобы вы ответили. Ответите?

– Если вы того желаете. Это хотя бы частично возместит потерю Джулиуса. Думаю, он был лучшим из нас.

– Наверное, вы правы. – Он откашлялся и добавил: – Придется довериться здравому его суждению, что он не без причин терпел при себе таких придурков, как мы, верно?

Развивать и дальше эту тему было бессмысленно. Я сглотнул слюну, он шагнул к экипажу.

– Прощайте, Тимоти. Да, кстати, я напишу своей экономке, что разрешил вам пользоваться моей библиотекой.

Наверное, я неправильно его понял. А все из-за проклятого хлороформа и удара по голове, от которого помутилось и без того несовершенное сознание. Оставалось лишь пойти в дурдом и провериться, чтобы уж окончательно убедиться, что я съехал с катушек.

– Вы… но почему? – выдавил я.

Он улыбнулся, в темных глазах светилась нежность.

– Да потому, что вы смотрели на мои книжки, словно на сейф, битком набитый деньгами. Переправлять их морем хлопотно, дело того не стоит. Они не какие-нибудь там редкие или старинные. Просто куплю себе новые.

– Но как я могу…

– Опять собрались упрямиться и спорить? – сердито спросил он.

Хороший вопрос.

– Нет, – ответил я. – И спасибо. Это очень много для меня значит.

Хиггинс отворил дверцу экипажа, обернулся, бросил на меня последний взгляд. Потом провел пальцами по коротко подстриженной бородке и сказал:

– Лично у меня сложилось впечатление, что вы так просто не отступитесь, Тимоти. Наверняка собираетесь затеять что-то опасное?

В голосе его звучала тревога. Я был растроган. Но все же умудрился выдавить улыбку, которая, судя по выражению его лица, походила на маску смерти.

– Прощайте, Джордж, – сказал я и отвернулся. – И удачи вам.

Несколько томительно долгих секунд я прислушивался к тому, как отъезжает экипаж. И не оборачивался. Оборачиваться, как узнала жена Лота, бывает опасно для здоровья. Я понимал: мой новый друг хочет меня остановить. Даже, наверное, придумал, как именно. Но он превыше своих собственных ставил интересы двух мальчишек, убегающих сейчас в Канаду, и женщины, которую любил, и я бы на его месте поступал бы в точности так же. Поэтому он меня и отпустил.

Вот так и получилось, что примерно через полчаса я нанес визит в «Астор Хаус». И одет для этого визита был соответствующим образом.

Как правило, я прекрасно запоминаю всякие мелочи и ерундовские детали. И когда вдруг понял, что никак не могу вспомнить номер апартаментов Ратерфорда Гейтса – наверное, потому, что относительно недавно мне врезали ржавой железякой по башке и она вонзилась прямо в мозг, – впал даже в некую прострацию. Затем я осмотрел себя в зеркале, вспомнил, как одет, и небрежным тоном осведомился у клерка за стойкой, в каком именно номере обсуждаются секретные партийные дела.

И ровно через пять минут стоял у его двери.

Если бы кто-то спросил, почему я вознамерился переговорить с Гейтсом, я бы не смог придумать сколько-нибудь вразумительного ответа. Но у меня была панорама, целая фреска из историй, переплетающихся друг с другом. Подозреваю, что я захотел повидаться с Гейтсом из-за его сестры, Летиции.

Она рассказывала мне о крохотной детской ручке, распухшей и превратившейся в страшную красную лапу… После выздоровления маленький Гейтс, разумеется, настоял на своем. И собака была его спутником вплоть до того момента, пока он не уехал учиться в университет.

В связи с этим хотелось задать ему следующий вопрос: где сейчас находится собака. И я твердо вознамерился получить на него ответ.

С каждым шагом железяка все больней и глубже вонзалась мне в мозг. Я подергал за руку двери. Не заперто. Я открыл дверь и вошел.

Жилые апартаменты «Астор Хаус» оказались великолепны, именно так обычно мы их и представляем. Ноги мои сразу утонули в пышном турецком ковре, лучи утреннего солнца с трудом пробивались сквозь мягкие складки штор приглушенного цвета. Я оказался в гостиной – ничего общего с показной богатой безвкусицей у Миллингтонов. Стены оклеены узорчатыми обоями, мягкая мебель с синей обивкой. И я тут же увидел того, кого искал.

Гейтс сидел в кресле и курил. Мужчина, некогда поразивший меня здоровым цветом лица, был погружен в печаль и охвачен страхом. Нет, серебристая бородка по-прежнему аккуратно подстрижена, каштановые волосы расчесаны, на переносице красуются очки. Однако сразу было видно – сейчас этому человеку плевать на все. Если б не в силу привычки, подумал я, он бы и не подумал надевать нарядный жилет и посещать суаре в Кэсл Гарден. Он пропадал там целую ночь, но и не подумал потом переодеться, и его карие глаза были затуманены шампанским и печалью.