Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

— Окаянный! Окаянный! — звучало новое для Руси и славян слово. Окаянный, то есть совершивший грех Каина и не снявший его, не раскаявшийся!

— Окаянный! Окаянный! — звучало от шёпота до крика за спиной Святополка, когда проезжал он по улицам Киева, когда ездил встречать послов от папы римского, послов от поляков и печенегов.

— Окаянный! — шептал Илия-инок, думая о нём. Но душа его более не скорбела, но радовалась. Не было прежде в сих землях таких юношей, как Борис и Глеб. Это новое, христианское поколение, воспитанное в чистом православии, без суесловия и ереси.

— Се плод сладкий молитв праотцев наших, се плод трудов моих... — шептал инок, думая о Борисе и Глебе и веруя, что всё Господь управит на Руси ко благу, ибо умножились за державу новую страстотерпцы и молитвенники, направившие волю народа на созидание державы, на отпор всем супостатам, живущим не по слову Божию.

Ярослав в третий раз, вослед за Олегом Вещим, вослед за отцом своим, пребывавшим тогда в язычестве, Владимиром, привёл в Киев дружины варяжские. Это был старый, отработанный в течение столетия приём.

По пути «из варяг в греки» спустились на ладьях закованные в панцири варяги. Наглотавшиеся сушёных мухоморов и отвара из дурманящих трав, берсерки, не чувствуя боли и усталости, ворвались в ряды войска Святополкова и начали рубить направо и налево.

Отряд печенегов, пришедший на помощь Святополку — князю киевскому, но уже Окаянному от крови убиенных братьев своих Бориса и Глеба, не смог ему помочь — опоздал и только видел с другого берега озера, как неистовые варяги крушат дружину Окаянного. У града Любеча была иссечена дружина князя киевского Святополка, а сам он бежал к шурину своему, королю Болеславу I.

Распустив паруса, вышла к киевским кручам дружина варяжская. Мрачно было их шествие через город. Страшны давно невиданные в Киеве северные язычники. Они выставили обильные яства на столы в княжеском дворе, и началось пирование, забытое со времён варяга Свенельда.

— Язычники пришли в Киев! — это было вестью, разносимой окрест — не только слышимой, но и видимой, потому что к вечеру полыхнули подожжённые варягами церкви, благо священство и клирики успели собрать священную утварь и скрыться в пещерах киевских.

Поутру, глядя на дымящиеся развалины, стояли жители Киева, слушали пьяные крики варягов, мучившихся в похмелье тяжком, стоны берсерков, кого ломало после мухоморов да дурманов всяческих, и шептали:

— Господи! Да как же ты допустил?

Но ходили по Киеву монахи и калики перехожие и строго пеняли народу:

— Господь отвёл от вас десницу и щит свой, ибо бросили вы двух агнцев Божиих, страстотерпцев Бориса и Глеба, князей ваших законных, на растерзание Окаянному! А посадили вы на престол отступника, во грехе зачатого и грехом увенчанного! Непрощённый, смертный грех сотворившего! На челе его — каинова печать, ибо, подобно первому среди грешников, пролил он кровь братьев своих! На вас окаянство его! И вы спасены не будете, пока не раскаетесь да Святополка князем почитать не перестанете!

И сокрушённо кивали и крестились люди киевские:

— Истинно, истинно так... Грешны! Как есть все во грехе погибаем!

И точились мечи, и доставались дружинниками, разбежавшимися в затмении сатанинском от Бориса и Глеба, до времени спрятанные доспехи.

И доставал иудей киевский булатный нож, а хазарин или болгарин камский, торговавший на Подоле, топор и толковали в домах своих:

— Грех в державе русов! Во грехе погибаем!

И лежать бы варягам изрубленными там, где повадил их хмель да дурман, а с ними позарезали бы и новгородцев-язычников, ибо ненависть к ним росла с каждым часом, да ударили на закопчённой звоннице сполох, и крик, давно не слышанный в Киеве: «Печенеги!» — кинул всех способных держать оружие на стены.

Печенеги, верные союзу со Святополком, пришли от Лукоморья, чтобы выбить из Киева брата его, незаконно захватившего престол. Потому, сбрасывая камни на головы степняков со стен и стрелы в них выцеливая, думали киевляне о том, что вот печенеги-дикари слову верны, а они, христиане киевские, князей своих бросили! Бились на стенах рядом с киевлянами и новгородцы, и варяги, но стена, разделявшая их с киевлянами, была выше и неприступнее, чем та, на какой они стояли.

Поэтому в пещерах киевских, врачуя раненых и увечных, говорили монахи меж собою:

— Не взять печенегам Киева и варягам в Киеве не усидеть!..

Тонконосый хромой Ярослав чутко слушал, что городская молва байт, что подслухи ему доносят, и понимал: как отец его Владимир варягов за море отправил, так и этих новых язычников куда-то девать надо. Не то православный Киев вытряхнет их, как пыль из мешка, вместе с Ярославом.

Печенеги отошли, не причинив городу большого урона. На штурм они не пускались. Не было у них охоты за Святополка головы класть, да и с киевлянами ратиться не хотелось. Как только кони печенегов съели все сенные запасы, что можно отыскать по селищам округ матери городов русских, они пошли, вздымая снежную пыль, назад, к Лукоморью, к своим вежам и выпасам. Кони им дороже киевского престола!

Но не успела вьюга замести следы печенежской конницы, как примчался гонец, проскакал в Польские ворота и донёс князю:

— Святополк с королём польским Болеславом, сродником его, ведут войско на Киев!

— Где они? — спросил Ярослав.

— К Буту выходят.

Ярослав думал ночь и поутру приказал дружине своей выступать на Буг и там биться за киевский высокий стол, правильно рассудив, что в Киеве придётся драться с двумя врагами: с поляками и киевлянами, кои уже явно грозили варягам и не простили им сгоревших церквей.

— Мудро Ярослав-княжич порешил, что дружину варяжскую вывел, — говорили киевляне. — Не пришлось греха на душу брать — варягов резать.

— Мудрый, что и говорить, — поддакивали другие, принимаясь за восстановление порушенных церквей, разбирая головешки на месте сожжённых деревянных и ставя леса внутри выжженных каменных.

— Мудрый! Чтоб ему на том Буге мудрую башку свою потерять!

— Не в нём грех! Не в нём! — говорили третьи. — В нас самих грех! Мы дали князьям усобиться! каинову печать на лбах своих носим!

— Нет мира! — решали монахи печорские. — И не будет! Ибо во испытание человекам даёт подь жизнь земную для обретения жизни вечной.

— Нет мира! — думал старец Илия в тёмной своей, где только слабое мерцание неугасимой лампады перед ликом строгого Спаса и Богородицы с младенцем разгоняло мрак и ничто не отвращало душу от молитвы и борьбы с мраком духовным. — Несть мира в земной юдоли. Несть мира в душе человеческой, но в борьбе с миром соблазнов и заблуждений, в борьбе душевной пребывает человек, дабы выслужить у Господа Царствие Небесное. В борьбе...