Последний Катон - Матильда Асенси

Когда Фараг приблизился к моему лицу, он прижал губы к моему уху и произнес какие-то бессвязные звуки, которые я не смогла разобрать. Он повторил их ещё и ещё раз, пока, с изрядной долей воображения соединив в целое фрагменты его слов, я смогла разобрать слова «Зефир» и «Данте». Я принялась думать о Зефире, восточном ветре, разбрасывающем цветы в сопровождении своей возлюбленной, юной Хлориды; Зефире, восхваляемом в великих поэмах древности за то, что он дует, будто лёгкий, нежный ветерок, прилетающий весной, — звучит пошловато, но я это где-то вычитала, по-моему, у Плиния; Зефире, закатном ветре, ветре заходящего солнца, подходящего к концу дня, кончающейся зимы… Конец. Может быть, именно это пытался сказать мне Фараг. Конец этого кошмара, выход. Зефир — это выход. Но как к нему добраться? Если я и пальцем не могу пошевелить! А кроме того, где находится ботрос Зефира? Я совершенно потеряла ориентацию. И тут я вспомнила:

Дантов терцет! Вот что хотел сказать мне Фараг: чтобы я вспомнила слова Данте! Я напрягла память, чтобы припомнить то, что сегодня утром мы читали в самолёте:

Нужно добраться до стены! А потом, прижавшись к скале, всё время продвигаться вправо, пока не дойдём до Зефира, мягкого тёплого ветра, который спасёт нас от урагана и ледяных пуль и который, возможно, откроет нам выход.

С величайшим усилием я схватилась за руку Фарага и сжала её, чтобы он знал, что я поняла, и, сама не знаю как, помогая друг дружке, мы медленно поползли вперёд, словно придавленные башмаком змеи, всё ещё плача и судорожно открывая рты, пытаясь захватить воздух, которым было так трудно дышать. У нас ушло много времени, чтобы добраться до стены, и нам пришлось уклоняться от вырывавшихся из ботросов яростных тифонов и ползти зигзагом в поисках участков относительного затишья, где двигаться было чуть проще. Не раз мне казалось, что у нас ничего не выйдет, что все наши усилия напрасны, но наконец мы привалились к скале, и я поняла, что шанс у нас есть. Теперь меня беспокоил только Глаузер-Рёйст. Если нам удастся встать и, как писал Данте, пристать к скале, как к крепостной стене, возможно, мы сможем его разглядеть по включенному фонарю.

Но подняться с земли было не так-то просто. Как начинающим ходить детям, хватающимся за мебель, чтобы встать на ноги, нам пришлось впиваться пальцами в самые невероятные щёлочки, чтобы из пресмыкающихся стать двуногими, и то с большими проблемами. Однако флорентийский поэт умело оставил нужные подсказки, потому что, как только нам удалось прилепиться к стене, сила ветров перестала вжимать нас в землю, и дышать стало легче. Не то чтобы здесь было затишье, вовсе нет, но ботросы были расположены таким образом, что потоки воздуха друг друга нейтрализовывали, оставляя крохотные уголки, отмеченные кольцами для факелов, где ветра было чуть поменьше.

Но если двигаться и дышать было просто тяжело, открыть глаза было мучением, потому что за считанные секунды они пересыхали и кололи, словно были набиты булавками. И хотя слёзы лились литрами, даже веки отказывались скользить по пересохшей роговице. Но нам нужно было во что бы то ни стало найти Глаузер-Рёйста, так что я набралась храбрости и, не обращая внимания на боль, открыла глаза и не успокоилась до тех пор, пока не увидела его на другом конце пещеры, между Фраскием и Апарктием, где он прижался к стене, словно тень, повернув голову в сторону и закрыв глаза. Звать его было бесполезно, потому что он бы нас не услышал, так что нам оставалось только дойти до него. Так как мы стояли между Эвронотом и Нотом, мы пошли к северу, к Борею, следуя указаниям Данте идти всё время вправо. К сожалению, капитан, который, наверное, забыл подсказки из «Божественной комедии» и вместо того, чтобы идти к Зефиру в том же направлении, что и мы, он приближался к нам, ложась на пол каждый раз перед тем, как пройти перед одним из ветров, чтобы потоком воздуха его не швырнуло прямо на саркофаг.

Я была обессилена. Если бы не рука Фарага, я, наверное, никогда бы оттуда не выбралась; и эта усталость, из-за которой меня тянуло остаться на земле каждый раз после того, как нам приходилось ложиться, чтобы проползти перед ботросом, всё более и более давила на меня с каждым метром, на который мы продвигались.

Наконец мы сошлись с капитаном на уровне Геллеспонтия и вместо приветствия все втроём сжали руки в крепком взволнованном пожатии, более красноречивом, чем любые слова. Проблема возникла, когда Фараг захотел идти дальше в сторону Зефира. Как невероятно это ни звучит, Глаузер-Рёйст наотрез отказался возвращаться назад, упрямо преграждая нам путь своим телом. Я видела, как Фараг придвинулся к уху капитана и изо всех сил что-то ему закричал, но тот всё равно отрицательно качал головой и показывал пальцем в обратном направлении. Фараг снова и снова старался его убедить, но Кремень, как истинный Кремень, всё равно не соглашался и толкал Фарага ко мне, а я была последней, и Апелиот гудел меньше чем в полуметре от моих ног.

Переубедить его не удалось. Как мы ни кричали, ни жестикулировали и ни пытались идти вправо, капитан упрямо противился, в конце концов вынудив нас подчиниться. Мне даже в голову не приходило, какие ужасы могли случиться с нами, если мы не последуем словам Данте, но, начиная обратный путь в сторону Эвронота, я решила не думать об этом. Когда мы с Фарагом переглядывались, на наших лицах было написано отчаяние. Капитан ошибался, но как сделать так, чтобы он сам это понял?

На то, чтобы пройти пять ветров, отделявших нас от Зефира, у нас ушло приблизительно полчаса, и я устала до такой крайности, что уже мечтала о том, чтобы в конце испытания, если, конечно, мы угадали с решением, ставрофилахи усыпили нас сладким сном с помощью того облака беловатого дыма, который они использовали в равеннском лабиринте. Меня бесило, что я так устаю, и я с завистью думала о физической мощи капитана и выносливости Фарага. Когда всё это закончится, мне нужно будет сделать ещё одну вещь: немножко заняться спортом. Нечего было прикрываться особенностями пола и говорить, что женщины слабее мужчин (русская крестьянка никогда не будет слабее китайского канцеляриста); в этой усталости была виновата только я и та сидячая жизнь, которую я вела.

Наконец мы достигли уголка затишья между Липсом и Зефиром. Я с облегчением вздохнула, изобразила на лице улыбку, и, поскольку я шла первой, мне пришлось подойти к логову ветра, который теоретически должен был быть мягким и тёплым, как весенний день. Я очень медленно поднесла к отверстию правую руку, боясь, что она тут же отлетит в сторону, и моё сердце запрыгало от радости, когда я увидела, что, хотя Зефир и был посильнее, чем пишут поэты, его напор был ничем по сравнению с яростью его одиннадцати братьев. Он не обжигал и не холодил, не плевался инеем и градом, и моя протянутая рука плавала в его струях, словно я высунула её из окошка едущей машины. Мы нашли выход!