Горменгаст - Мервин Пик

Только он знал все это. И Флэй провел по глазам тыльной стороною ладони.

Не сделав своим спутникам даже знака, он нелепо, на цыпочках, подкрался к пересечению коридоров и увидел, опять-таки слева от себя, Стирпайка. Если бы тот повернул направо, господин Флэй последовал бы за молодым человеком в места, хорошо ему, Флэю, знакомые. Поворот же налево уводил в лабиринт, в котором Флэй так часто сбивался с пути, отыскивая обиталище призраков.

Господин Флэй более чем сознавал, что не потерять Стирпайка из виду будет делом далеко не простым. И уж тем более трудно будет следовать за ним на расстоянии, достаточно малом, чтобы не спускать с него глаз, оставаясь при этом невидимыми и беззвучными.

Самое худшее для них было – обнаружить себя раньше времени, ведь Стирпайк, стремительно передвигаясь по пустынным местам, никакого преступления не совершал. Если здесь и творилось какое-то беззаконие, то творилось оно ими, выслеживающими Распорядителя Ритуала.

Впрочем, Флэю не было нужды объяснять Доктору с мальчиком, что необходимость абсолютного беззвучия стала еще более настоятельной. Крадучись по кирпичному коридору, они чувствовали, как мир смыкается вокруг них.

Так началось преследование в лабиринте, настолько замысловатом, что казалось, будто строители эти бессолнечных стен исполняли приказ возвести их ни для какой иной цели, как только умучать рассудок и оледенить память. Не диво, что в прежние дни Флэю всего-то и удавалось, что вслепую блуждать по местам столь запутанным. И все же, несмотря на замешательство Флэя и необходимость сосредоточиться исключительно на Стирпайке, инстинкт, работавший сам собой, говорил ему, что они окольными, лишенными логики путями возвращаются к холодному кирпичному проходу, с которого начали. Стирпайк сбавлял шаг. Голова его свесилась на грудь, сообщив молодому человеку вид не то чтобы меланхолический, но как будто задумчивый. Поступь его все замедлялась, и скоро он уже брел едва волоча ноги. Достигнув пологой лестницы, Стирпайк поднялся по ней разболтанной, неверной походкой, наводившей на мысль, что тело его забыло о собственном существовании. Он заворачивал из прохода в проход, двигаясь, словно во сне, клонясь под углом настолько расслабленным, что почти уже и опасным.

Когда он добрался, наконец, до некой двери, то резко выпрямился и растопырил пальцы, мгновенно обратясь в воплощение всеведенья. Он легонько присвистнул, и обезьянка, выбравшись из складок накидки, вскочила ему на плечо, раскачав на своей шляпчонке перо. На миг – когда обезьянка обернулась, и черные, сидящие на морщинистом личике глазки ее оглядели коридор, по которому она попала сюда, – Доктор решил, что его обнаружили. Впрочем, он не отпрянул, не сделал ни одного движения, и зверек с его голым личиком и костюмчиком в цветных ромбах почесался и в конце концов отвернулся. Только тогда Доктор и его спутники отступили поглубже в тени.

Между тем Стирпайк извлек из кармана связку ключей, выбрал один и, помедлив миг-другой, с усилием повернул его в замке. Однако к ручке двери он не притронулся. Напротив – прислонился к двери спиной и, постукивая себя по зубам ногтем большого пальца, оглядел коридор, которым пришел.

Ясно было, что по какой-то причине, только ему и известной, войти он не решается. Сидевшая на его плече обезьянка поерзала, меняя позу, и длинный хвост ее слегка мазнул Стирпайка по лицу. Видимо, этого оказалось достаточно, чтобы разозлить хозяина, поскольку тот швырнул зверушку на пол, и она замерла, прижавшись к камням и поскуливая.

Внимание Стирпайка, когда он отвел взгляд от своей ушибленной спутницы, привлекла груда мусора – камней и изломанных досок, сваленных несколько в стороне от двери, в боковом проходе. Пока Стирпайк глядел на эту груду, гнев его мало-помалу стихал – лицо молодого человека снова разгладилось, уголки рта приподнялись, губы вытянулись в неживую линию.

Несколько мгновений преследователи томились страхом, что потеряли его, ибо Стирпайк вдруг исчез из виду. На их удачу, обезьянка не стронулась с места, а осталась сидеть у двери, баюкая ушибленную ручонку. Если б они последовали за Стирпайком, то непременно столкнулись бы с ним лицом к лицу, поскольку через минуту он воротился, неся длинную сломанную жердину.

Затем Стирпайк приступил к манипуляциям, озадачившим затаившихся наблюдателей. С чрезвычайной опаской он повернул ручку двери, освободив язычок запора. Дверь не составляла теперь преграды, однако Стирпайк приоткрыл ее от силы на четверть дюйма. Он отступил немного и перехватив сломанную жердь, как таран, мягко нажал на деревянную филенку загадочной двери. Особых усилий ему прилагать не пришлось – дверь поворотилась на петлях, открыв взорам Стирпайка часть лежащей за нею комнаты. Некоторое время он держал жердь на весу, вглядываясь по-над нею в узкую щель. Совершенно ясно было, что увиденное сильно его озаботило. Он приподнялся на цыпочки. Склонил голову набок. Затем отдернул жердь, положил ее на пол у своих ног. И только тут, в миг, когда Стирпайк вытянул из кармана шарф и по самые глаза обмотал им лицо, Доктор, Флэй и Титус учуяли тошнотворное, кислое зловоние. Происходящее перед ними странное действо захватило их до того, что поначалу они этого смрада почти не заметили. Стирпайк снова поднял жердину и, с крайней осторожностью нажимая ею на дверь, получал все лучший и лучший обзор комнаты, которую ему, очевидно, не терпелось осмотреть. Когда дверь открылась достаточно, чтобы в нее можно было пройти, Стирпайк замер.

Тут к двери начала подступать, оставив шляпчонку с перьями валяться в пыли, любознательная обезьянка. Видно было, что ее все еще мучает боль в руке. Раз или два, хоть ей явно не терпелось обследовать комнату за дверью, она все же с опаской оглядывалась через плечо на Стирпайка, оскаливая в нервной гримаске зубы. Но жизнерадостная натура ее возобладала и, вскочив на ноги, обезьянка вцепилась нервными лапками в ручку двери. Стирпайк еще раз навалился на жердину, теперь уже с большей силой, дверь распахнулась, и обезьянка, проехавшись на ней, рухнула на устилающий пол комнаты большой, заплесневелый ковер. Но рухнула не одна, – едва четыре лапки ее коснулись плесени ковра, как здоровенный топор пал с верха двери и смертоносное лезвие его с отвратительно глухим стуком вонзилось в пол, отхватив длинный хвост бедняжки. Истошный, до жути человеческий вопль маленькой твари пронесся по пустым коридорам, мучительное это мгновение эхом отразилось и переотразилось в них, а обезьянка, вне себя от боли, изумления и ярости, дикими кругами понеслась по огромной комнате, перескакивая с кресла на кресло, с подоконника на каминную доску, с буфета на буфет, круша вазы, лампы, сметая разного рода безделушки.

Стирпайк, не помедлив, вступил в комнату, уже забрызганную обезьяньей кровью. Он больше не осторожничал. И мечущееся существо удостоил не более чем мимолетным взглядом. А между тем, удели он зверьку больше внимания, Стирпайк заметил бы, что, увидев его, обезьянка прервала свой полет и, дрожа, припала к спинке кресла. Она не отрывала от хозяина глаз, и влажная, смертельная ненависть, подобная всей злобе и желчи отвратительных тропиков, плескалась под ее крохотными серыми веками. Муке и унижению обезьянки положил еще у двери начало человек, сбросивший ее с плеча. И провожая хозяина взглядом, она скалила зубы и заламывала ручонки. Кровь густо капала с обрубка хвоста. Случившееся с нею, причина ее мучительного визга, Титусу, Доктору и господину Флэю были, разумеется, неизвестны. Но настоятельность мольбы, прозвучавшей в этом человеческом крике, выгнала их из укрытия и бросила к двери. Достигнув ее, они обнаружили, что Стирпайк уже покинул комнату, по-видимому, спустившись по трем-четырем ступеням ко второму покою. Обезьянка же сразу приметила их и рванулась навстречу. Приблизившись к Титусу, она привстала на задние лапки и разразилась чередою гримас, которые в иных обстоятельствах могли показаться забавными, но сейчас представлялись без малого душераздирающими. Впрочем, времени возиться с ней не было. Слишком велики были ставки этой игры. Нервы всех троих натянулись до последней крайности. Они страшно устали, а сверх того – по-прежнему оставались в незавидном положении людей, преследующих кого-то, не имея ни дозволения, ни разумных объяснений. И все-таки последние полчаса более чем укрепили их подозрения. В сердцах своих они знали, что, следя за Стирпайком, поступают правильно. И были теперь готовы ко всему, что может им открыться.