Брачные узы - Давид Фогель

И вот в один безоблачный день я познакомился с неким человеком в ресторане на Курфюрстендамм. (Обедал я только в самых дорогих ресторанах.) С первого взгляда мне стало ясно, что это как раз то, чего я ждал. Тут была возможность крупного улова. Человек в годах, из старого благородного рода, настоящий богач, все достояние которого оставалось в Вестфалии. В зимнее время он жил в Берлине, в собственной вилле, с единственной дочерью восемнадцати лет. Жены у него не было. Вместо этого — извращенная склонность к мужчинам, что я определил в первый же момент. Я решил воспользоваться этим в своих целях. Я был молод и недурен собой, одет со вкусом, с хорошими манерами. И сразу же увидел, что нравлюсь ему. Ни своего настоящего имени, ни того, под которым я жил в Берлине, я ему не открыл, понятное дело. Для него у меня были новое имя и выдуманный адрес. Сначала мы встретились два-три раза в том же ресторане, и он показал себя совсем не скупердяем. Приглашал меня на кофе и рюмку вина и даже подарил кольцо с недурным алмазом. Потом пригласил меня в театр, где представил дочери как «своего молодого друга фон Миртена». На нее я, по-видимому, не произвел благоприятного впечатления, она была со мной высокомерна, словно снисходила до меня с высоты своего положения, и не обмолвилась со мной ни полсловом. Представьте себе, это ее поведение не задело меня, я не придал ему особого значения. Сделал вид, что ничего не заметил. Главное было, чтобы старик угодил в ловушку, а остальное приложится само собой. План уже был готов у меня. Он пока что никаких предосудительных предложений мне не делал: видно, ждал, пока я созрею. В тот вечер, когда мы были в театре, я его проводил в его же коляске до самой виллы и был приглашен к ним назавтра на вечер на обед. На следующий день кроме меня туда пришли еще четверо гостей: пожилая пара с дочкой, подружкой молодой девицы, и один студент. Я рассмотрел все подходы к дому и его расположение и положил исполнить свой замысел спустя два дня вечером, когда мои «друзья» были приглашены к той самой пожилой паре.

В назначенный вечер, часам к десяти, я направился к вилле, захватив с собой инструменты, которые всегда были у меня наготове. Через прутья ограды виднелось здание, весь второй этаж, в котором располагались комнаты старика и его дочери. Это была удаленная от центра города улица вилл и особняков — тихая, без всякого движения. К тому же был ненастный вечер в конце февраля, на улице — ни души. Я отлично представлял себе дом снаружи — за два предыдущих дня я изучил его вдоль и поперек. Перемахнул через ограду, которая была не слишком высока, и спрыгнул в сад. В тот же миг открылась дверь, и кто-то вышел. Я затаил дыхание и стал ждать. Потом узнал слугу. (У них был только один слуга и повариха.) Тот отворил калитку и выскользнул на улицу. Удача улыбается мне, подумал я, теперь нельзя терять ни минуты. Когда шаги слуги затихли, я подобрался поближе и заглянул в кухонное окно. Повариха, уже пожилая женщина, была занята чтением газеты. Я подошел к парадной двери, проверить, вдруг она не заперта, и, к своему изумлению, действительно нашел ее открытой. В мгновение ока я скинул ботинки и спрятал их в саду, бесшумно вошел в прихожую и единым духом поднялся во второй этаж. Открыть дверь не составило для меня труда, у меня были отличные инструменты, и очень скоро я оказался внутри. Все шло очень гладко. За пятнадцать минут я проверил все дыры и щели и не остался внакладе. Наличных денег много я не нашел, всего несколько сотен марок, но зато обнаружил шкатулку с фамильными драгоценностями, которую специально не искал, а наткнулся на нее походя. Вышел как вошел, травинка не шелохнулась, и после часа ходьбы (взять извозчика я побоялся) вернулся домой. Когда я открыл шкатулку, у меня потемнело в глазах: целое состояние заключалось в ней. Там были жемчуг, кольца, серьги, браслеты, в том числе старинные и очень ценные, блеск камней заполнил всю комнату. При виде этого богатства мной овладел страх. После мне стало известно, что все это стоило больше полумиллиона марок. Я вернул все в шкатулку, кроме трех колец, которые положил в карман. Спрятал шкатулку среди одежды в чемодан, запер его, как следует, и в ту же ночь отнес его к тете Берте на сохранение до утра. Потому что решил на следующий же день уехать в Гамбург, а оттуда на корабле отплыть в Нью-Йорк. У тети я пробыл часа два, потом вернулся домой.

Назавтра мне пришло в голову продать одно кольцо за шестьсот марок мелкому скупщику драгоценностей. После чего я купил себе билет на вечерний поезд. И тут бес меня попутал попытаться продать и два других кольца. Другой ювелир, которому я их предложил, осмотрел их со всех сторон, проверил как следует камни, спросил о цене (я запросил три тысячи марок — немалые деньги, — чтобы не вызвать подозрений), и мы сошлись на двух тысячах семистах. Но он сказал, подлец этакий, что сейчас у него нет на руках такой суммы и что мне следует прийти за деньгами в три пополудни. До того времени он найдет деньги, и сделка совершится. И как вы думаете, что я, дурак, сделал? Так-таки и вернулся в ту лавку в три часа. Молодой был, смелости не занимать, но голова соображала плохо. И из-за такой глупости угодил в ловушку. Кинулся прямо как мышь в мышеловку. Только перешагнул порог лавки, как сразу был окружен тремя сыщиками: доносчик уже выдал меня сыскной полиции. Шкатулку, впрочем, они так и не нашли, я заладил одно: шкатулку выкинул в Шпрее. Они там все дно перелопатили, но, понятно, остались с носом и тем не менее приговорили меня к четырем годам тюрьмы. Ничего не помогло.

А шкатулка? Ее я так и не увидел больше, мил-человек. Как если бы она и вправду утонула в Шпрее. Когда я отбыл срок, меня выслали в Вену. Денег не было, я не мог сразу же вернуться в Берлин, а тем временем меня взяли на военную службу. Только год спустя сумел я получить месячный отпуск и поехал в Берлин. Ни тети не нашел, ни чемодана, как сквозь землю провалились! Все мои поиски и расспросы были напрасны. Никто в том доме, ни один человек на этой улице не мог рассказать мне ничего о ней — этакая старая воровка! Просто украла мои драгоценности и скрылась. Эх, если бы я ее тогда поймал! Я бы ей живот распорол, старой падали! Но мне нужно было возвращаться в армию, и так все оказалось напрасно!

Он замолчал. Угловатые груды под одеялами на рядах коек вокруг с трудом виднелись, освещенные тусклым светом. В пространстве разносился тяжелый разноголосый храп, в котором время от времени прорывался стон и иные людские всхлипы. Час наверняка уже был не ранний.

— А Чортонеску и ваш отец, с ними что сталось?

— Когда закончилась моя армейская служба, Чортонеску заболел. В молодости он подхватил венерическую болезнь, от которой, правда, в свое время излечился. Но болезнь эта коварная. Никогда нельзя быть уверенным, что она прошла. Она остается в крови, без внешних признаков или боли, а как стукнет человеку пятьдесят, она тут как тут, и нет от нее никакого спасения. С Чортонеску случилась мозговая горячка. Разумом он помешался. Несколько недель провалялся в больнице, страдая ужасно, а под конец умер. А два года спустя умер и отец. После смерти от него осталось одно-единственное кольцо, которое я и продал за триста крон.

Гордвайль устал и сразу же заснул, став жертвой диких сновидений, в которых немалое место занимал его сосед, меняя одно за другим странные лица и роли. Внезапно он проснулся в страхе. У изголовья кто-то стоял. Сознание его мгновенно прояснилось, и он узнал соседа, который стоял в одной майке и без трусов. Гордвайль дернулся и привстал.