Под щитом красоты - Александр Мотельевич Мелихов

class="p1">«А самое смешное, что тут же на все находятся деньги. Будто из воздуха возникают. Будто у нас в мэрии одни фокусники сидят. Хотя, возможно, так и есть – половина фокусники, половина клоуны. Но это мазэр так говорит. Мне вообще по барабану вся эта политика. Единая Россия, не единая, медведи или еноты – меня не колышет, мне лишь бы бабло зарабатывать, и побольше. А тут оказалось, что бачинские в бюджете есть, и нехило».

У самого же героя с бачинскими хилее некуда: «Я бы с удовольствием пошел работать, но меня везде безжалостно брили. То лет мало, то опыта нет, то образования, то нужных знакомств, где-то просили дать на лапу. В общем, беда». «Легко сказать: иди учись. Чтобы поступить в универ, надо на лапу дать, и в несколько раз больше, чем тем, кто на работу устроит. Вариант пройти конкурс самому вообще не рассматривается, тем более с моими оценками и способностями».

Герой вместе с дружком пытается изгнать дьявола из сумасшедшей бабки по прозвищу Старуха Изергиль, надеясь, что она в просветлении отпишет им квартиру, затем без повестки является в военкомат, откуда его немедленно отправляют к психиатру, – все фигуры обрисованы сжато, метко и забавно. Приключения с пылесосами тоже читаются с наслаждением, однако вся эта очаровательная белиберда заканчивается фантасмагорическим взрывом: в одной квартире коробейники натыкаются на Николая Андреевича Путина, который много лет трудился, чтобы прославить свою фамилию, и вдруг обнаружилось, что она уже прогремела совершенно неодолимым образом…

Финал пересказывать не буду, чтобы не портить удовольствие.

Герой повести «Репортериум» Антона Ратникова тоже вроде бы простодушный, но остроумный и обаятельный недотепа. Я бы сравнил его с героем Довлатова, но если довлатовский герой (чем он и прельстителен), словно сказочный Иванушка-дурачок, и в огне не горит, и в воде не тонет, то герой Ратникова только и делает, что пускает пузыри; если герой Довлатова острит осознанно и победительно, то у героя Ратникова юмор рождается словно бы даже через силу.

«Однажды я заблудился в квартире товарища. Квартира, конечно, большая, коммунальная, но меня это не извиняет…»

«Девушки считали меня безынициативным. Должен признать, так оно и есть. За пять лет у меня были дважды романтические отношения, и оба раза я не сделал ничего, чтобы их начать, и ничего, чтобы их закончить. Все происходило как-то… само собой».

Так герой и плывет по течению житья-бытья репортера районной газетенки из тех, что «вечно валяются в почтовом ящике», но бесконечная будничная дребедень, пропитанная копеечным конформизмом, с первых же строк вместо патетической скорби «Как грустна наша Россия!» рождает улыбку: в каком же все-таки забавном мире мы живем! Однако заканчивается повесть совсем не по-довлатовски. Герой с раздолбанным диктофоном, на который еще Ленина записывали, присутствует на митинге блокадников, тоже нелепом и пропитанном казенной фальшью, и вдруг понимает, что эти люди и впрямь сделали что-то героическое, чем могут гордиться следующие поколения, – и возлагает к подножию монумента свой диктофон, записавший километры глупости и лжи.

Зато Всеволод Непогодин в романе «Девять дней в мае» предельно точен. Это, в сущности, репортаж, в центре которого всем известная массовая гибель людей в одесском Доме профсоюзов.

Все, как всегда, очень буднично – одни делают один шаг, другие другой, и каждый уверен, что только защищается. Но кто же на самом деле «первый начал»? Первый начал Каин, но и он до конца дней пребывал в уверенности, что Авель его спровоцировал.

«Обыкновенный фашизм», – подводит итог герой-рассказчик изображенным сухо и точно неправдоподобным ужасам, но едва ли понимает, как и автор одноименного фильма, что это вовсе не оксюморон: фашизм и есть наиболее естественный способ мышления и действования простого человека, для которого мир четко делится на хороших и плохих, на наших и не наших, и наши всегда безупречны, а противники просто-таки не заслуживают права называться людьми. Поэтому единственной профилактикой фашизма могла бы сделаться прививка трагического мышления, для которого в мире нет высшей правды, а есть только вечная борьба частных правд, – могла бы, если бы трагическое мышление не было столь тягостным, а фашистское – столь легким и приятным.

Финал повести тоже не слишком сложен: «Надо родить новых русских патриотов, готовых сражаться за отчизну!» И вечный бой…

Неужели ничего, кроме?

В повести «Последнее утро» Александра Винничука с точностью сильного физиологического очерка действительно изображено последнее утро затравленного полковника Гуадама Седрисиласси, в котором легко угадывается Муаммар Каддафи. Даже удивительно, что так весомо, грубо, зримо можно изобразить то, чего не видел собственными глазами. Но автор далеко не простой очеркист: «А может, смерть – всего лишь зимняя сказка, которую кто-то рассказывает, чтобы самого себя напугать, потому что так под одеялом станет еще уютней? Иначе никакого разума не хватит понять, ради чего умерло столько людей и кому это может быть выгодно. На свете просто нет настолько злого человека!»

В нынешнем «открытом обществе» даже странник-одиночка, искатель приключений или лучшей доли волей-неволей становится участником каких-то глобальных исторических процессов. В молодости я и сам любил помотаться по свету на попутных машинах и поездах, но мои возможности не простирались дальше того, чтобы махнуть из Ленинграда в Одессу или Петрозаводск, а вот альтер эго Виктора Акулова после года жизни в «Амстере» забирается в поезд Брюссель – Лондон, приобретя поддельный документ на парижском вокзале Lyon. Вся технология выживания в свободном мире описана до мельчайших подробностей, начиная с безбилетного проезда в парижском метро и заканчивая скучноватыми, но отнюдь не каторжными буднями в британской тюрьме Колнбрук. Герой к тому же ВИЧ-инфицирован и должен каждый вечер принимать весьма дорогостоящие таблетки Atripla. И надо признать, что «Осколки европейской мечты» (так называется его повесть) не лишены гуманизма: таблетками его, нелегального иммигранта, все-таки обеспечивают и в тюрьме. В спокойном состоянии он даже не всегда сердится на европейцев: «Примем во внимание, что это, если серьезно, их земля. Есть, стало быть, обоснованное право подвергать аресту иностранцев». Но когда его готовят к реальной депортации, в нем пробуждаются очень человеческие, слишком человеческие чувства: «Так вот: ни англичане, ни другие не сотворили эту планету, чтобы указывать, где можно ходить, а где нельзя!»

Думаю, именно эти чувства рано или поздно и овладеют новыми бездомными.

Герой повести Дмитрия Колесниченко «Заканчивался февраль» мелкий киевский предприниматель, поглощен собственными делами и делишками, но и его тянет на Майдан, где творится История: «Алексею захотелось быть там – под пулями, под залпами, среди дыма и огня. Зачем? Он не знал. Просто хотелось. Думая об этом, он испытывал трепет