Тайная Миссия - Уильям Хорвуд

потерянным и одиноким; это чувство усугублялось лицезрением счастья Спиндла, и Триффан думал, что, если он посетит место, вблизи которого жила его мать, это придаст ему силы. Поэтому он повернулся и пошел — одинокая фигурка в голом по-зимнему лесу.

Солнце стало садиться, и свет над Болотным Краем медленно гаснул. Спиндл со своей Тайм отправились обратно тем же путем, каким пришли сюда, и, когда голые потрепанные стволы деревьев над ними порозовели в лучах заходящего солнца, обнаружили, что они опять в Бэрроу-Вэйле.

Какое-то время они полежали, приникнув к земле, а потом Тайм сказала:

— Мне бы хотелось на минутку спуститься в ходы, просто посмотреть...

— Но Триффан говорил...— нерешительно начал Спиндл,— я хочу сказать, там нечего смотреть...

— Спиндл, разве ты не чувствуешь, здесь есть что-то особое? Что-то, предназначенное специально для нас?

— Не знаю... — с сомнением проговорил он. — Я не знаю, я...

Над ними, хотя солнце еще не село, на бледном вечернем небе зажглись первые белые звездочки, и дневной шум леса смолк, стало тихо. Потом воцарилось полное Безмолвие, и покой окутал Бэрроу-Вэйл.

— Да, — проговорил Спиндл с уверенностью. — Я чувствую это.

И они в благоговении припали к земле, прижавшись друг к другу, бок о бок, а свет над ними казался сияющим и белым, и они поняли, что Камень с ними и в них.

Должно быть, один из них поднялся первым, потом, правда, они не могли вспомнить, кто именно; шурша сухой травой, побродили между низкими кустиками в поисках входа и вдруг, обернувшись, увидели его совершенно отчетливо, словно он всегда был тут. На вход лился гостеприимный свет, а шелестящий шепот легкого ветерка точно говорил: «Теперь это ваше место, и ваше присутствие оказывает ему честь. Идите, идите ко мне...» И они вошли в этот странный вход и попали в знаменитую большую общую нору Бэрроу-Вэйла; на полу лежал толстый слой пыли, но все равно эхо повторяло каждый их шаг. Вокруг торчали скрюченные старые корни сгоревших деревьев, растрескавшиеся, мертвые; из норы в разные стороны вели тоннели. Однако воздух здесь был свежим, теплым и приятным.

— Тайм... — И Тайм повернулась к Спиндлу, а он к ней, и его когти оказались у нее на спине, и он не нервничал и не был таким неловким, как тогда, наверху, когда они занимались любовью первый раз, а вздохи, которые они испускали в экстазе, отдавались эхом от стен и снова наплывали на них. Наконец, когда они успокоились, Спиндлу и Тайм показалось, что Бэрроу-Вэйл принадлежит им и теперь будет принадлежать всегда. Это их место, да — их и их рода.

— Спиндл,— прошептала Тайм,— ты слышишь?

— Да, — с благоговейным страхом отозвался Спиндл. — Безмолвие Камня.

— Это всегда останется в Бэрроу-Вэйле — конец и начало, потому что Камень — не символ одного какого-то места, его место повсюду. О, — вздохнула Тайм, — здесь... здесь я чувствую что-то, идущее из очень-очень далекого будущего. И мы — часть этого, Спиндл, мы чужие здесь, чужие даже друг для друга, и никто в стране кротов не знает, что мы пришли сюда.

— Не знаю, по правде говоря, я не уверен, но...— начал было Спиндл, но замолчал, потому что вокруг них разлился свет Камня, белый и ясный, и из самых дальних уголков послышался визг и писк малышей, потом болтовня подрастающих кротышей, потом беготня и игры молодежи, а за всем этим, далеко-далеко, еле слышный шепот: кто-то звал другого по имени, но расслышать было невозможно, и ответом на зов, казалось, был разлитый вокруг свет, ответом была теплота, светившаяся в их взглядах, наполнявшая глаза слезами и заставлявшая теснее прижиматься друг к другу.

— Спиндл, мне страшно, — прошептала Тайм. Она услышала внутри себя жизнь, жизнь будущих поколений.

— Тайм, — произнес Спиндл, его худенькое тело так и лучилось гордостью и уверенностью. — Да будет благословение Камня на нас и на наших детях.

— Любовь моя, — прошептала Тайм, — если мы когда-нибудь будем разлучены, то, что бы ни случилось, пусть это место будет нашим местом, местом, куда мы придем.

— Бэрроу-Вэйл Данктона, — тоже шепотом отозвался Спиндл. — Да.

— Наше место, — вздохнула Тайм. — Наше святилище.

— Мы будем сюда возвращаться, куда бы судьба ни завела нас и что бы с нами ни произошло, — проговорил Спиндл. — Мы скажем нашим детям, а они скажут своим.

— О да, — согласилась Тайм, — что бы ни произошло, куда бы Камень ни послал нас, это — наше место.

Потом они пошли обратно и нашли вход, через который попали сюда, и выбрались на поверхность. Сумерки уже наступили, и краски померкли.

— Надо идти наверх, — сказал Спиндл, когда раздался первый крик совы.

— Да-а, — неопределенно протянула Тайм. Она поглядывала на Бэрроу-Вэйл, словно искала что-то. Потом подошла поближе к Спиндлу и произнесла: — А где этот вход, через который мы спускались? Его больше нет.

И его действительно не было, он исчез, как будто никогда не существовал.

— Нам пора, — сказал Спиндл, и они пошли.

Но когда они добрались до деревьев, окаймлявших Бэрроу-Вэйл, Тайм остановилась. Спиндл протянул ей лапу, и оба внезапно замерли, потому что впереди них на стеблях, листьях, сучьях и ветвях засиял яркий свет. Он лился откуда-то сзади, из того места, где они только что были.

— Не оглядывайся, — прошептала Тайм. — Любовь моя, не оглядывайся.

И Спиндл послушался ее. Он прижался к земле и застыл так на какое-то время. Потом они продолжили путь, а впереди продолжал сиять свет.

❦

А оттуда, где был вход в нору, за ними наблюдал, охраняя их, старый крот — Белый Крот. Он простирал в их сторону лапы, словно дотягивался до них, он как будто был вездесущ. Он вел их, постоянно указывая дорогу, так что они, того не сознавая, находили самый безопасный путь на вершину Данктонского Холма — путь, на котором не было ни сов, ни лис.

Потом тот же древний крот, всеми любимый Белый Крот, потянулся, чтобы коснуться и благословить еще одного крота — Триффана, летописца, храбреца, вожака, в тот момент чувствовавшего себя очень одиноко, Триффана, который нашел старую нору Ребекки, где некогда она выкармливала Комфри, спустился туда и полежал некоторое время, шепча: «Помоги мне».

Триффан чувствовал себя подавленным и одиноким, так как теперь он знал,