Тайник - Элизабет Джордж

Тем не менее Деборе показалось, что будет только честно, если она спросит:

— А Фрэнк скоро должен вернуться, мистер Узли?

На что тот раздраженно ответил:

— Слушайте, вы. Что вам этот Фрэнк дался? Садитесь. Блокноты приготовили? Нет? О господи. Да у вас память, наверное, слоновья.

С этими словами он опустился на стул и ослабил галстук. Тут Дебора впервые заметила, что на нем был щеголеватый твидовый костюм-тройка, а на ногах — до блеска начищенные туфли.

— Фрэнк, — сообщил им Грэм Узли, — ни дня в жизни не прожил, не беспокоясь. И ему не нравится то, что может выйти из этого разговора между нами. Но мне плевать. Что со мной могут сделать такого, чего до сих пор не делали, а? Мой доли перед мертвыми — призвать к ответу живых, вот так-то. Это наш общий долг, и я хочу исполнить свой, прежде чем умру. Девяносто два года мне уже. Почитай сто лет живу на свете. Что вы на это скажете?

Дебора и Чероки негромко выразили свое изумление. На плите засвистел чайник.

— Давайте я, — сказал Чероки, и не успел Грэм Узли возразить, как он вскочил на ноги, — Вы рассказывайте, мистер! Узли. А я кофе сварю.

И он послал старику обаятельную улыбку.

Уговаривать не пришлось, Грэм остался на своем месте, а Чероки занялся кофе, двигаясь взад и вперед по кухне в поисках чашек, ложек, молока и сахара. Когда он принес все это на стол, Грэм Узли сидел, откинувшись на спинку кресла.

— Это долгая история, так и знайте. Сейчас я вам ее расскажу.

Его история перенесла их на пятьдесят лет назад, во времена оккупации немцами островов пролива. Пять лет жизни под солдафонами, как называл то время старик, пять лет стараний перехитрить чертовых фрицев и жить достойно, несмотря на всеобщий упадок. Ведь они конфисковали у населения все транспортные средства, вплоть до велосипедов, радиоприемники объявили verboten,[24]депортировали тех, кто давно жил на острове без гражданства, а тех, кого считали шпионами, расстреливали. В концлагеря привозили военнопленных из России и Украины, и те работали на строительстве укреплений для фашистов. В трудовых лагерях для европейцев, куда свозили тех, кто отказывался жить по немецким законам, люди мерли как мухи. У местных жителей проверяли документы до третьего колена: искали еврейскую кровь, и те, у кого ее находили, подлежали уничтожению. Вот тогда-то среди честных граждан Гернси и появились предатели: эти черти готовы были продать собственную душу, а заодно с ней и своих братьев-островитян за то, что наобещали им немцы.

— Зависть и ревность, — продекламировал Грэм Узли. — Из-за них тоже немало народу пострадало. Ведь стоило шепнуть чертовым фрицам одно словечко, и старые недруги получали по заслугам.

И все же старик радостно сообщил, что предателями чаще всего оказывались не коренные обитатели Гернси: то живший в Сент-Питер-Порте голландец прознал о том, что у кого-то есть радио, то ирландский рыбак из Сент-Сэмпсона увидал, как в полночь британская лодка причаливала возле Петит-Порт-Бея. И хотя ни о каком забвении, а уж тем более проще нии речи не было, от того, что предателем оказывался иностранец, становилось как будто легче, чем когда такое совершал свой. Но и это тоже случалось: гернсийцы тоже выдавали своих. Так было с «ГСОСом».

— С чем? — переспросила Дебора. — С каким еще насосом?

«ГСОСом», а не насосом, объяснил Грэм Узли, — название, образованное из первых букв слов «Гернси, свободный от страха». Так называлась местная подпольная газета, единственный источник, из которого люди узнавали о действиях союзников во время войны. Ночами слушали запрещенное радио, настроенное на Би-би-си, и дотошно записывали все новости, какие им удавалось выудить. В предрассветный час за плотно зашторенными окнами ризницы церкви Сен Пьер дю Буа факты о войне печатали на тонких листочках бумаги, которые затем передавали из рук в руки проверенным людям, для кого жажда правды была сильнее страха перед допросом в гестапо и его последствиями.

— Среди них и оказались предатели, — объявил Грэм Узли, — Нам следовало догадаться. Следовало быть внимательнее. Поменьше доверять. Но они были из наших.

Он ударил себя в грудь кулаком.

— Понимаете меня? Из наших!

Четверых издателей «ГСОС» арестовали по доносу предателя, пояснил он. Трое умерли — двое в тюрьме, третий при попытке к бегству. И только один — Грэм Узли — провел самый страшный год своей жизни в тюрьме и вышел на свободу: сорок килограммов костей, вшей и туберкулеза.

Но предатели погубили не только издателей газеты, продолжал Узли. Они доносили на тех, кто укрывал британских тайных агентов, прятал беглых русских пленных, и даже на тех, чье единственное преступление состояло в том, что они, взяв в руки мелок, рисовали букву «V» — знак победы — на седлах велосипедов, которые немецкие офицеры оставляли перед отелями, где напивались по вечерам. И никто так и не заставил предателей заплатить за их черные дела, что не давало покоя тем, кто пострадал от них. Люди умирали, шли на казнь, в тюрьмы, откуда вернулись не все. Больше полувека прошло, а имена тех, кто за это в ответе, так и остались неназванными.

— Кровь на их руках, — заявил Грэм Узли, — И я сделаю так, что они заплатят. О, они будут отпираться, конечно. С пеной у рта будут доказывать, что они ни при чем. Но когда мы опубликуем доказательства… И вот как я хочу это сделать, слышите, вы, двое. Сначала их имена напечатают в газете, и пусть они тогда отпираются и нанимают себе адвокатов, если хотят. Тут и доказательства подоспеют, и тогда они повертятся, как должны были вертеться еще в те времена, когда фрицы сдались союзникам. Вот когда все должно было открыться. И про доносчиков, и про спекулянтов, и про немецких подстилок и их ублюдков ребятишек.

Старик договорился до того, что на губах у него показалась пена. Лицо стало синеть, и Дебора начала беспокоиться за его сердце. Она поняла, что пора объяснить, что они не те, за кого он их принимает, не репортеры, которые пришли выслушать его историю и опубликовать ее в газете.

— Мистер Узли, мне ужасно жаль… — начала она.

— Нет! — Он оттолкнул свой стул от стола с такой неожиданной силой, что кофе расплескался из их кружек, а молоко — из кувшина. — Не верите — идите за мной. Мой сын Фрэнк и я, мы нашли доказательства, слышите?

Он стал с трудом подниматься со стула, и Чероки соскочил с места, чтобы ему помочь. Но Грэм оттолкнул его протянутую руку и заковылял к выходу. И снова им не оставалось ничего, кроме как следовать за ним и задабривать его в надежде, что сын вернется домой раньше, чем старик причинит себе вред своими стараниями.

Прежде всего Сент-Джеймс поехал к Даффи. Он не удивился, обнаружив, что в коттедже никого нет. Был разгар дня, и Валери с Кевином, вне всякого сомнения, работали: он — в одном из обширных парков Ле-Репозуара, она — в самом доме. Ему нужна была она. Подтекст, который он ощущал в ее словах во время их прошлого разговора, нуждался в объяснении, и особенно теперь, когда он узнал, что Генри Мулен — ее брат.