Лорд Теней - Кассандра Клэр

Дверь спальни Марка была приоткрыта, из нее лился свет. Марк лежал на кровати, но не спал. Кристина увидела, что его левое запястье, словно браслет, опоясывает глубокая прорезь связующей руны.

– Кристина? – он сел. – Ты в порядке?

– Ранили не меня, – сказала она. – Алек и Магнус рассказали мне про Ливви.

Марк подобрал ноги, чтобы она могла сесть рядом с ним на одеяло. Боль в запястье внезапно утихла, и у Кристины слегка закружилась голова.

Марк рассказал ей, что натворили Кит, Ливви и Тай: о кристалле, который они нашли в Блэкторн-Холле, о посещении Сумеречного базара и о том, как Ливви была ранена.

– Ничего не могу с собой поделать, – сказал он, – всё думаю, что, если бы Джулиан был здесь, ничего бы этого не случилось.

– Это Джулиан разрешил им пойти в Блэкторн-Холл. И большинство в пятнадцать лет уже получает самостоятельные задания. Не твоя вина, что они не послушались.

– Я не говорил им, что нельзя ходить на Сумеречный базар, – поежился Марк. Он натянул лоскутное одеяло на плечи и стал похож на грустного Арлекина.

– Что нельзя тыкать друг в друга ножами, ты им тоже не говорил, потому что они и так это знают, – ядовито заметила Кристина. – На базар ходить нельзя. Запрещено, и точка. Но не будь слишком суров с Китом. Ведь Сумеречный базар – это весь известный ему мир.

– Я не знаю, как о них заботиться, – сказал Марк. – Как я могу требовать, чтобы они соблюдали правила, если никто из нас их не соблюдает? Мы отправились в страну фэйри, а это куда более серьезное нарушение Закона, чем вылазка на Сумеречный базар.

– Может, вы все должны позаботиться друг о друге? – сказала Кристина.

Марк улыбнулся.

– Ты такая мудрая.

– А Кьеран в порядке? – спросила она.

– Думаю, он еще не ложился, – ответил Марк. – По ночам он бродит по Институту. С тех пор как мы сюда прибыли, он толком не отдыхал. Наверное, тут слишком много холодного железа. И города.

Вырез его футболки была растянут и потрепан. Кристина видела, откуда начинаются шрамы у него на спине – отметины старых ран, память о ножах. Лоскутное одеяло сползло с его плеча, и Кристина рассеянно потянулась, чтобы его поправить.

Она задела рукой шею Марка – голую кожу там, где горло соприкасалось с хлопковой футболкой. Кожа Марка была горячей. Он подался к ней, и она почуяла аромат лесных сосен.

Его лицо было так близко, что Кристина видела, как его глаза меняют цвет. Прибой и отлив ее собственного дыхания несли ее все ближе к нему.

– Можешь сегодня поспать тут? – хрипло спросил он. – Нам обоим будет не так больно.

Его нечеловеческие глаза на миг заблестели, и Кристина вспомнила слова Эммы, сказавшей, что когда она смотрит на Марка, то иногда видит дикость, и свободу, и бесконечные небесные дороги.

– Не могу, – прошептала она.

– Кристина… – он встал на колени. За окном было облачно, ни звезд, ни луны видно не было, зато Кристина видела его спутанные светлые волосы и пристально глядящие на нее глаза.

Он был слишком близким, слишком осязаемым. Она знала, что, если он ее коснется, она рассыпется. Она сама толком не знала, что это значит – только то, что мысль о таком полном растворении ее пугает, и что, глядя на Марка, она всегда видит за ним Кьерана, словно тень.

Она соскользнула с кровати.

– Прости, Марк, – сказала она и почти выбежала из комнаты.

– Аннабель кажется такой грустной, – сказала Эмма. – Ужасно грустной.

Они лежали рядом на кровати в домике. Эта кровать была гораздо удобнее тех, что были в Институте. Довольно забавно, особенно учитывая, что дом принадлежал Малкольму. Даже убийцам, решил Джулиан, нужны ровные матрасы. Не спят же они, в самом деле, на грудах черепов.

– Она хотела, чтобы я оставил в покое Черную книгу, – сказал Джулиан. Он лежал на спине; Эмма тоже. На ней была купленная в деревенском магазине хлопковая пижама, а на Джулиане – спортивные штаны и старая футболка. Они соприкасались плечами и ногами; кровать была не очень широкой. Хотя Джулиан не стал бы отодвигаться, даже если бы у него была такая возможность. – Говорит, книга приносит только зло.

– Но ты так не думаешь.

– Я не думаю, что у нас есть выбор. Пожалуй, из всех мест на свете книгу и правда лучше всего держать при Благом Дворе. – Он вздохнул. – Она упоминала, что говорила с местными пикси. Придется написать остальным, выяснить, не знают ли они, как ловить пикси. Поймаем одного и выпытаем, что им известно.

– Ладно, – засыпающим голосом произнесла Эмма и закрыла глаза. Джулиан чувствовал такую же усталость. День был очень длинным. – Можешь, если хочешь, написать с моего телефона.

Джулиан не смог зарядить свой телефон, потому что у него не было правильного адаптера. Сумеречные охотники о таком не задумывались.

– Не думаю, что стоит говорить остальным, что приходила Аннабель, – сказал Джулиан. – Пока не время. Они закатят истерику, а я хочу сначала выслушать пикси.

– Но надо сказать им, что это Король Неблагого Двора помог Малкольму добыть книгу, – сонно проговорила Эмма.

– Я скажу, что он написал это в дневниках, – сказал Джулиан.

Он подождал, не возразит ли Эмма на предложение солгать, но она уже заснула. А Джулиан должен был уснуть вот-вот. Эмма была рядом, лежала у него под боком, как и должно было быть. Он вдруг осознал, как плохо спал последние недели, пока ее не было рядом.

Он не знал точно, задремал ли он, и если да – то насколько. Когда он открыл глаза, то увидел мерцание углей в камине. И почувствовал рядом Эмму, закинувшую руку ему на грудь.

Он застыл. Должно быть, она пошевелилась во сне. Она свернулась клубочком, прижалась к нему. Он чувствовал кожей ее ресницы и тихое дыхание.

Эмма что-то пробормотала и повернула голову – которой все это время утыкалась ему в шею. Прежде, чем они забрались в кровать, Джулиан боялся, что если коснется ее, то почувствует то же сокрушающее волю желание, что и тогда, при Благом Дворе.

То, что он чувствовал сейчас, было и хуже, и лучше. Это была всепоглощающая, ужасная нежность. Бодрствуя, Эмма держалась так, что казалась высокой и внушительной, но сейчас, свернувшись рядом с ним, стала маленькой и такой нежной, что у Джулиана сердце переворачивалось, когда он думал, как же защитить эту хрупкость от всего мира.

Он хотел бы вечно держать ее в объятиях, защищать и не отпускать от себя. Он хотел бы уметь так же свободно писать ей о своих чувствах, как писал Малкольм о своей зарождающейся любви к Аннабель. Ты разъяла мою жизнь на части и собрала вновь.

Эмма тихо вздохнула, устраиваясь поудобнее. Джулиану хотелось очертить контур ее губ, нарисовать их – их очертания менялись в зависимости от выражения ее лица, но вот это выражение – между сном и бодрствованием, наполовину невинное, наполовину знающее – особенно тронуло его.