Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин

видимо, вполне миролюбивым человеком, серьезным и образованным музыкантом и педагогом». Не более того!

А вот наш современник британец Карр, будучи кинорежиссёром, устроил суд с присяжными заседателями, Но англичанин запутался в драме на почве ревности и совсем недавно вернулся к теории убийства, так и не сумев, однако, её убедительно обосновать в «процессе» реконструкции судебного заседания. Любая биография, сконцентрировавшая свое внимание исключительно на Моцарте, не замечала иных фактов и особенностей характера лиц, игравших в жизни Моцарта важную роль, что особенно относилось к его последним месяцам и дням. В самом прямом смысле это Сальери и Зюсмайр, но также граф Вальзегг цу Штуппах и Констанция. Отравление Моцарта могло бы так и остаться загадкой, если были бы прекращены поиски возможных преступников и мотивов убийства. Пока что всё указывало на то, что либретто «Волшебной флейты» в известном смысле стало проектом некого возмездия, что сразу наталкивало на мысль о масонах.

Но здесь встал вопрос, почему же покусились на жизнь именно Моцарта, а не Шиканедера? Это можно объяснить, если взять за основу мотив личной вражды между Моцартом и Сальери, за которой следовало бы детально проследить. Сальери для многих был и остаётся ключевой фигурой, способной на потенциальное убийство Моцарта. Но при этом прежняя биографика забывала хотя бы со стороны взглянуть на ученика Сальери и Моцарта, Франца Ксавера Зюсмайра, и на заказчика Реквиема – графа Вальзегга цу Штуппах. Другие по-прежнему считали, что искать нужно среди масонов, предполагая при этом убийство по приговору тайного судилища. Однако братья по ложе скорее должны быть благодарны Моцарту хотя бы за то, что их гений донёс до широкой публики «идеалы человеческого братства». Нет, у масонов не было мотивов для устранения музыкального гения, тем более, что в конце апреля 1792 года состоялось «траурное заседание ложи». Братья по ложе постоянно поддерживали Моцарта в его искусстве.

Когда ранним летом 1790 года Моцарт начал работу над «Волшебной флейтой», Зюсмайр уже был его учеником и секретарём одновременно. Это задокументировано письмом от 3 июля: «Прошу тебя, скажи Зюсмайру, этому простофиле, пусть он вышлет мне мою часть с первого акта, с интродукции до финала, чтобы мне начать инструментовку». Следовательно, Зюсмайр, по-видимому, точно знал не только всю историю возникновения «Волшебной флейты», не только содержание и значение её, но и замыслы своего маэстро. И он сообщал о них Сальери. После смерти Моцарта Шиканедер, знавший, что ученик хорошо овладел «почерком» гения, обратился к Зюсмайру и сделал для него либретто к опере «Зеркало из Аркадии», к сочинению, в котором однозначно просматривается характер моцартовского искусства. Этот опус в партиях змея и его жены поразительно напоминает образ Папагено; в конце концов, он и сыграл решающую роль при назначении Зюсмайра на должность придворного капельмейстера.

По этому поводу исследователь музыки Дитц великолепно высказался: «Лучшей из его (Зюсмайра) театральных работ я считаю героико-комическую оперу „Зеркало из Аркадии“ (текст Шиканедера, впервые поставлена в 1794 году, исполнялась также летом 1826 года в городском театре императора Иосифа), которая предлагала слуху милые, изящные мелодии и как-то возвышалась над неприкрытой заурядностью, которая отличала невыразительный стиль Зюсмайра».

Всё это доказывало то, насколько посвящен был Зюсмайр в историю возникновения «Волшебной флейты», в которой Шиканедер исполнял обязанности «сочинителя текста», а сам Моцарт выступал в роли «корректора». По мнению учёного Грубера, «Вмешательство Моцарта обнаруживали, как минимум, два аспекта, дополняющие друг друга: первый касался деталей текста, наивность которого опасно склонялась к банальному морализированию. К этому чутью на „плохой“ текст добавлялось драматургическое чувство Моцарта, исключающее места, в неподходящий момент замедляющие действие. Это соответствовало эстетическому чувству Моцарта, которое оберегало его от любой неуклюжей однозначности, также и в тех случаях, когда он старался, чтобы повышенный интерес к развитию действия не слишком выдвигал на передний план или в драматургический центр возможные морализующие вставки».

Либретто не могло «выдать руку» Шиканедера, который в 1786 году cum infamia (с позором) был изгнан из регенсбургской ложи. Кроме того, ученик-секретарь Зюсмайр (который не был масоном) определенно не вмешивался в структуру текста «Волшебной флейты», но самым наилучшим образом был информирован об этой опере. Претендентом на текст либретто мог быть знаменитый учёный и гроссмейстер венской ложи Игнациус Эдлер фон Борн. Считалось ли это сочинение в то время чем-то особенным? По крайней мере, нашлось достаточное число высокопоставленных лиц, разглядевших в «Волшебной флейте» революционное, безусловно опасное выступление. Если уж премьера оперы создала у публики впечатление чего-то истинно неповторимого и единственного в своем роде (а Моцарт был убежден в этом), то можно себе представить, с каким воодушевлением работали над оперой и Моцарт, и директор театра на Видене Эмануэль Шиканедер. Об этом говорили многочисленные свидетельства! И если бы сам Шиканедер, безусловно образованный человек, не был убежден в достоинствах этого проекта, он не стал бы делать похожее для Зюсмайра.

Сальери, видимо, очень рано был информирован об опере одним из тех, кто «близко стоял» к Моцарту, а это мог быть только Зюсмайр, который (при поддержке Сальери) готовился к собственной карьере и на пути его встал фактически только Моцарт, его наставник. Показные положительные отзывы Сальери о «Волшебной флейте», на премьере которой он присутствовал, всего лишь дань светскому воспитанию. На душе у него было явно другое, и Сальери, должно быть, почувствовал, что в лице Моцарта перед ним решительный соперник, который не только приготовился к новому творческому взлету, но и начал представлять серьезную угрозу засилью «итальянской оперы». И именно поэтому должно показаться более чем странным, что Зюсмайр, будучи учеником Моцарта, этого непримиримого противника Сальери, сохранял с последним дружеские отношения.

Для верующего, очень патриотичного, но в творческом плане чудовищно эгоцентричного придворного капельмейстера в созидательной работе над «Волшебной флейтой» возрождался тот противник, имя которого прежде едва ли было достойно серьезного упоминания. Моцарт однозначно встал на его пути! Такое видение ситуации могло объединить и Сальери, и большинство католического духовенства. Он испугался, «что выход на арену такого единственного в своем роде гения, как Моцарт, отодвинет его в тень, и поэтому он всячески препятствовал продвижению молодого художника» (Стивенсон).

Моцарт уже летом 1791 года (при полном здравии) мучился предчувствиями смерти, и именно в это время при «загадочных обстоятельствах» (Кернер), не достигнув и пятидесятилетия, умер влиятельный учёный, гроссмейстер венской ложи Игнациус Эдлер фон Борн. Фон Борн был «по своей натуре боец, боролся с монахами и монастырями как заклятыми врагами всех устремлений подлинной человеческой любви». Эта борьба развертывалась на конкретном политическом фоне, который не могли не учитывать ни Сальери, ни католическое духовенство.