Лев Толстой - Анри Труайя

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 ... 217
Перейти на страницу:

«Это первая смерть за 11 лет в нашей семье, и для жены очень тяжелая. Утешиться можно, что, если бы выбирать одного из нас 8-рых, эта смерть легче всех и для всех; но сердце, и особенно материнское – это удивительное высшее проявление Божества на земле, – не рассуждает, и жена очень горюет».[451]

Ему даже казалось, что в этой смерти есть что-то обнадеживающее: не может она унести двух человек подряд в одной семье. А значит, некоторое время можно жить спокойно. Толстой вернулся к роману, Соня утомляла свое горе, переписывая ночами черновики.

Первая часть была закончена в марте 1874 года. «…Я пишу и начал печатать роман, который мне нравится, но едва ли понравится другим, потому что слишком прост», – сообщает он Александрин. Тем не менее так торопится опубликовать его, что относит начало в «Русский вестник» Каткову. Пока текст набирают в Москве, автор, с нетерпением ожидавший гранок, вдруг разочаровывается в своих персонажах. Вновь обуреваемый педагогической страстью, все чаще оставляет Анну, Вронского и Левина ради занятий с крестьянскими детьми: «Я хочу образования для народа только для того, чтобы спасти тех тонущих там Пушкиных, Остроградских, Филаретов, Ломоносовых. А они кишат в каждой школе… Роман свой я обещал напечатать в „Русском вестнике“, но никак не могу оторваться до сих пор от живых людей, чтобы заняться воображаемыми».[452]

«Роман мой лежит. Типография Каткова медлит – по месяцу один лист; а я рад этому».[453]

Двадцать второго апреля на свет появился пятый сын Толстых – Николай, в дом вошло немного радости. Но в начале июня случилось новое горе. Уже давно плоха была тетушка Toinette: ей было семьдесят девять, она не покидала постели, не так давно умерла ее преданная служанка Аксинья, почти ничего не видящая и не слышащая тетушка путала настоящее с прошедшим, садившегося у изголовья Левочку принимала за его отца, которого так любила и женой которого стать отказалась. Она улыбалась ему, называла Николаем, и смущенный Толстой быстро уходил. Иногда ему недоставало смелости нанести ей визит в течение нескольких дней. Знала ли, что конец ее близок? Она попросила, чтобы ее переселили на первый этаж. «Комната моя очень хорошая и вам понадобится. А если я умру в ней, вам будет неприятно воспоминание, так вы меня переведите, чтобы я умерла не здесь», – сказала тетушка племяннику.[454] Она угасла двадцатого июня 1874 года. Лев Николаевич испытывал угрызения совести от того, что порой бывал невнимателен к ней и раздражался, но и определенное облегчение, так как с трудом выносил соседство больного человека. Но гораздо сильнее и того и другого была грусть, ведь умерла та, что помнила его детские годы. Кто еще будет любить его так, как она? Только тетушка обладала способностью смягчить его. Взволнованный, как не был взволнован смертью Пети, Толстой пишет Александрин:

«Она умерла почти старостью, то есть угасла понемногу и уже года три тому назад перестала для нас существовать, так что (дурное или хорошее это было чувство, я не знаю). Но я избегал ее и не мог без мучительного чувства видеть ее; но теперь, когда она умерла (она умирала медленно, тяжело – точно роды), все мое чувство к ней вернулось еще с большей силой. Она была чудесное существо».[455]

И чуть позже делится с сестрой: «…когда пришла смерть, как лицо ее мертвой просветлилось и просияло, так и воспоминание о ней, и ее недостает – а для меня это разорвалась одна из важных связей с прошедшим. Осталась ты и Сережа».[456]

Похороны, траур, путешествия, редактирование «Азбуки» – все отражалось на романе. К тому же Толстой обуреваем был новой идеей, созданием у себя «педагогического института». Уже были расставлены столы и скамейки во флигеле, где летом жили Кузминские, Соня писала сестре, что вместо дорогих лиц они будут смотреть на чужие лица мужиков и семинаристов. Но местные власти не были заинтересованы в этом предприятии, слушателей набралось всего двенадцать, и Лев Николаевич свою идею оставил.

«Анна Каренина» не могла служить ему утешением – он разочаровался в своем романе и решил переписать начало, все, что относится к Левину и Вронскому. Страхов, который первые главы уже прочитал, умолял не быть столь суровым, говорил, что роман не идет у него из головы, что каждое новое произведение Толстого поражает его своей свежестью и абсолютным своеобразием, как если бы он вдруг оказывался в совершенно другой литературной эпохе, что, наконец, страсть Анны – божественное чудо.

В январе 1875 года главы I–XIV появились в «Русском вестнике», и автор вынужден был сесть за работу, чтобы дать Каткову продолжение. Публика встретила роман с большим энтузиазмом, Страхов сообщал Толстому о восторгах читателей. Приободрившись, Лев Николаевич ускорил темп, не забывая при этом о педагогической деятельности. «Я не только не ожидал успеха, но, признаюсь, боялся совершенного падения своей известности вследствие этого романа, – пишет он Страхову. – Искренно говорю, что это падение – я готовился к нему – не очень бы тронуло меня месяц тому назад. Я был весь – и теперь продолжаю быть – поглощен школьными делами, „Новой азбукой“, которая печатается, грамматикой и задачником… Я – странно – страшно возбужденно живу нынешнюю зиму… у меня практическая деятельность: руководство 70 школами, которые открылись в нашем уезде и идут удивительно. Потом – педагогические работы… Потом – старшие дети, которых надо учить самому… семейное горе…»

Этим семейным горем была водянка мозга младшего сына, девятимесячного Николая.

«Вот 4-я неделя, что он переходит все фазы этой безнадежной болезни, – продолжает Толстой. – Жена сама кормит и то отчаивается, что он умрет, то отчаивается, что он останется жив идиотом». И заканчивает: «…странно: чувствую такую потребность и радость в работе, как никогда».[457]

Через четыре дня, двадцатого февраля, ребенок умер в страшных мучениях.

«Мне это тяжело через жену, – поделится Лев Николаевич с Фетом, – но ей, кормившей самой, было очень трудно. Вы хвалите „Каренину“, мне это очень приятно, да и как я слышу, ее хвалят; но, наверное, никогда не было писателя, столь равнодушного к своему успеху, как я».[458]

Не оправившись еще от этой смерти, Соня вынуждена была заняться другими детьми – они болели коклюшем. Выздоровели дети, заболела Соня, которая была беременна. За коклюшем последовал перитонит. Тридцатого октября она преждевременно родила девочку, которая прожила меньше часа. Очередная смерть ужаснула Толстого: за что судьба так ополчилась на него? Ему казалось, что он противостоит умной, могущественной и мстительной твари, изготовившейся к очередному нападению. В момент отчаяния Лев Николаевич описывал ситуацию Фету: «Страх, ужас, смерть, веселье детей, еда, суета, доктора, фальшь, смерть, ужас. Ужасно тяжело было».[459] Да, смерть была рядом, но следовало продолжать есть, спать, учить детей, запрещать им слишком громко смеяться, требовать, чтобы они учили уроки, писать письма, править гранки, заниматься ногтями, бородой…

1 ... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 ... 217
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?