Американская пастораль - Филип Рот

— Это было чудесно. Президентская каюта состояла из целых трех спален и гостиной. Вот что в то время значило обладать титулом «Мисс Нью-Джерси». Лайнер трансатлантической компании. Думаю, что никто не зарезервировал эту каюту, и, когда мы поднялись на борт, они просто отдали ее нам.

Доун рассказывала Зальцманам, как они плыли через Атлантику, чтобы попутешествовать по Швейцарии.

— Я прежде не бывала в Европе, и всю дорогу кто-нибудь да твердил мне: «Франция несравненна, вот погодите, мы придем утром в Гавр, и вы сразу почувствуете аромат Франции. Он восхитителен». В результате я была вся в ожидании и рано утром — Сеймур был еще в постели, — узнав, что мы причаливаем, стрелой выскочила на палубу и глубоко втянула в себя воздух. И что-же? — Доун рассмеялась. — Да, верно, запах был, но это был запах лука и чеснока.

Он действительно оставался в постели, а она выбежала из каюты с Мерри, хотя теперь, слушая, можно было подумать, что она, пораженная тем, что Франция — совсем не благоухающий цветок, стояла на той палубе одна.

— Поезд в Париж. Прекрасные виды. Целые мили лесов, но все деревья стоят ровными рядами. Они так сажают леса — по линейке. Прекрасное путешествие, да, дорогой?

— Да, безусловно.

— Мы разгуливали повсюду с торчавшими из карманов длинными батонами, и они как бы заявляли: «Эй, смотрите на нас, вот как выглядит пара дикарей из Нью-Джерси». Возможно, мы и были теми американцами, над которыми всегда подсмеиваются. Но нам-то было все равно. Бродили по городу, пощипывали эти батоны, глазели на все подряд: Лувр, сад Тюильри — божественно! Жили в «Крийоне». И это было самой лучшей частью путешествия. Мне так там понравилось! А потом сели на ночной поезд — «Восточный экспресс» — и отправились в Цюрих, но проводник не разбудил нас вовремя. Ты помнишь, Сеймур?

Он помнил. Мерри спустили на платформу в одной пижамке.

— Это было ужасно. Поезд готов был тронуться. Мне пришлось схватить вещи и выбросить их в окно — знаете, у них принято пользоваться таким способом, — а сами мы выскочили полуодетые. Ведь мы спали — они нас не разбудили. Чудовищно! — и Доун весело рассмеялась, заново вспоминая эту сцену. — Представляете себе нас? Мы с Сеймуром в одном исподнем, а вокруг чемоданы. Но так или иначе, — она просто согнулась от смеха и вынуждена была сделать паузу, — так или иначе мы все же попали в Цюрих, обедали там в дивных ресторанах, где все благоухало запахом нежных круасанов и отличных паштетов — паштетные patisseries там на каждом углу. И еще много всего в этом роде. О, как это было хорошо! Газеты прикреплены к деревянным палочкам и свешиваются со специальной рамы. Снимаешь с нее газету, садишься и завтракаешь — изумительно! Оттуда мы ехали на машине, наняв ее, спустились в самый центр кантона Симменталь, а потом поехали дальше, в Люцерн, прекрасный, неописуемой красоты город, а оттуда — в Лозанну, в «Бо-Риваж». Ты помнишь «Бо-Риваж»? — спросила она мужа, все еще крепко державшего ее за руку.

Да-да, он помнил. Никогда не забывал. По странному совпадению он вспомнил «Бо-Риваж» как раз сегодня, по дороге от Централ-авеню в Олд-Римрок. Вспомнил Мерри, пьющую чай в кафе, где играет оркестр, Мерри, еще не ставшую жертвой насилия. Она, шестилетняя крошка, тогда танцевала с метрдотелем, а четверо убитых ею еще не были убиты. Мадемуазель Мерри. В их самый последний день в «Бо-Риваж» Швед спустился в ювелирный магазин, размещавшийся в вестибюле отеля, — Мерри и Доун пошли прогуляться по набережной, взглянуть в последний раз на пароходики, бороздящие Женевское озеро, на Альпы по ту его сторону — и купил Доун бриллиантовое ожерелье. Мысленно он представил ее надевающей это бриллиантовое ожерелье в дополнение к короне, хранящейся в шляпной коробке на самом верху шкафа — серебряной короне с двумя рядами искусственных бриллиантов, которой ее увенчали как «Мисс Нью-Джерси». Но поскольку она железно отказывалась надеть эту корону, даже чтобы показать ее Мерри («Нет-нет, это глупости, я ее мамочка, и этого вполне достаточно»), он так и не сумел уговорить Доун соединить эти украшения. Зная Доун так, как он знал ее, Швед понимал, что не уговорит ее надеть корону с ожерельем даже в шутку, для него одного, в их спальне. Мало в чем она проявляла такое упрямство, как в нежелании выступать в роли бывшей «Мисс Нью-Джерси». «Этот конкурс в прошлом, — отвечала она уже тогда всем, кто пытался расспрашивать ее о годе, увенчанном званием „Мисс Нью-Джерси“. — Большинство участниц конкурсов красоты готово возненавидеть всех, кто стремится напомнить об этом, и я в их числе. Единственная награда за победу на любом уровне — премия». И все-таки, заметив это ожерелье в витрине магазина в «Бо-Риваж», он представил его себе не на шее девушки, выигравшей премию, а на шее королевы красоты.

В одном из семейных альбомов были наклеены фотографии, которые он любил рассматривать в первое время после брака, а при случае и с удовольствием показывал. Чувство гордости за нее всегда наполняло его при виде этих глянцевых фотографий 1949–1950 годов, сделанных во время ее пятидесятидвухнедельной вахты на посту, который глава комитета, регулирующего общественные обязанности «Мисс Нью-Джерси», любил называть исполнением роли «хозяйки штата», — работы, требующей вовлечения как можно большего числа городов, городков и участников во все виды мероприятий, по-настоящему изнурительной и дающей пятьсот долларов наличными в виде премии и по пятьдесят баксов за каждое появление на публике. Конечно, здесь была фотографии коронации «Мисс Нью-Джерси» 21 мая 1949 года, изображающая Доун в вечернем платье с голыми плечами, шелковом вечернем платье в талию, с жестким лифом и широкой юбкой колоколом, густо вышитой по подолу цветами и украшенной сверкающими бусинками. На голове — корона. «В короне и вечернем платье чувствуешь себя нормально, — говорила она, — но корона с обычным дневным костюмом — нелепа. Какие-то девочки спрашивают, не принцесса ли ты, взрослым нужно узнать, настоящие ли бриллианты. В обычном костюме и с этой штукой на голове я чувствовала себя по-идиотски, Сеймур». Но она вовсе не выглядела по-идиотски в короне и скромных отлично сшитых костюмах, нет, она выглядела потрясающе. Среди снимков, изображающих ее в короне и обычном дневном наряде — с приколотой к поясу лентой «Мисс Нью-Джерси», — есть фото, сделанное на сельскохозяйственной выставке, в группе фермеров, и на съезде промышленников, среди бизнесменов. Тут же еще одна фотография в вечернем шелковом платье с открытыми плечами — в губернаторском особняке Драмтуокет в Принстоне, во время танца с губернатором Нью-Джерси Альфредом Е. Дрисколлом. Фотографии, сделанные на торжественных сборищах, при разрезании ленточек, на открытии благотворительных базаров во всевозможных точках штата, снимки, запечатлевшие ее — участницу коронования местных королев красоты, снимки на церемониях открытия магазинов и автосалонов: «Это Доуни. Полный мужчина рядом — владелец заведения». Парочка фото запечатлела ее во время посещения школ, где, сидя за роялем в зале, заполненном детьми, она обычно играла популярное переложение полонеза Шопена, то самое, что исполняла во время конкурса на звание «Мисс Нью-Джерси», снова и снова перескакивая через черные гроздья нот, чтобы суметь уложиться в две с половиной минуты и не вылететь по сигналу контрольных часов из дальнейшего состязания. И на всех этих фотографиях, в чем бы она ни была одета, голову ее всегда украшала корона, превращавшая ее в глазах мужа, как и в глазах задававших ей этот вопрос маленьких девочек, в принцессу, больше похожую на идеал принцессы, чем любые представительницы европейских монарших домов, чьи фотографии он прежде видел в «Лайфе».