Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер

— Кто они такие, эти троцкисты, что ездят вторым классом? — продолжал офицер, обращаясь одновременно к своей спутнице и к самому себе. — Добропорядочные поляки вынуждены ездить на крышах и подножках, а эти гнусные предатели расселись тут себе и в ус не дуют. Куда путь держишь, а?

Аса-Гешл встал.

— Вас это не касается, лейтенант, — сказал он, вновь удивившись своей смелости.

Офицер вздрогнул, его толстая шея побагровела. Кровь прилила к щекам, ко лбу и к тесно прижатым ушам.

— Что?! — заорал он. — Ничего, скоро мы это выясним. — И, сунув руку в карман брюк, он извлек оттуда маленький, словно игрушечный револьвер. Восковое лицо старухи побелело. Две женщины помоложе попытались схватить лейтенанта за руки, но он вырвался и гаркнул: — Говори, не то пристрелю, как собаку.

— Стреляйте.

— Проводник! Полиция! — завизжал лейтенант. Он-то знал, что револьвер у него не заряжен.

Помещик тоже поднял крик. Аса-Гешл схватил с полки свой чемодан — то ли чтобы спастись бегством, то ли чтобы использовать его в качестве обороны. Женщины принялись звать на помощь. У вагона, на перроне, тут же собралась толпа. Подошел полицейский: на голове шлем, на боку шашка в черных ножнах. Лейтенант распахнул дверцу вагона и спрыгнул на платформу.

— Этот еврей нанес мне оскорбление. Он из России. Большевик. У меня есть свидетели.

— Выходите из вагона, — распорядился полицейский, не колеблясь ни секунды.

— Никого я не оскорблял. Я еду в Варшаву, где живет моя семья.

— Разберемся.

Аса-Гешл взял чемодан и спустился на платформу. Полицейский задал офицеру несколько вопросов и что-то записал в маленькой записной книжке. В эту самую минуту начальник станции засвистел в свисток. Лейтенант бросился к Асе-Гешлу, изо всех сил ударил его сзади кулаком и тут же вскочил в отходящий поезд. Одна из женщин выбросила из окна вагона его смятую шляпу. Полицейский взял Асу-Гешла за запястье.

— Что вы с ним не поделили? — сказал он. — От офицеров лучше держаться подальше, не знаете, что ли?

И, облизав губы, он потер большим пальцем об указательный и средний и что-то шепнул Асе-Гешлу на ухо. Аса-Гешл полез в карман. Все это произошло в считанные доли секунды. Аса-Гешл протянул полицейскому кредитку, полицейский схватил его чемодан, поставил на ступеньку отходящего поезда, а Аса-Гешл, схватившись за перила и больно стукнувшись коленом об железную лесенку, вспрыгнул на подножку. Поезд, пыхтя и постукивая колесами по рельсам, набирал скорость. Из вагона донесся испуганный крик, дверь приоткрылась, и Аса-Гешл просунул голову внутрь. Он попал в переполненный вагон третьего класса. Высокий еврей взял у него из рук чемодан и помог протиснуться в вагон.

— Еле ноги унес, а? — сказал высокий еврей. — Благодари Бога.

1

Из Белостока Аса-Гешл послал Адасе телеграмму, но уверенности в том, что она ее получит, у него не было. Он слышал, что в Польше письма и телеграммы задерживаются цензурой. И вот он стоит на Варшавском вокзале и смотрит по сторонам. По вагонам, вырывая друг у друга багаж, бегали носильщики в красных фуражках. В слепящем свете электрических фонарей тьма была еще более непроницаемой. В здании вокзала к охраняемым полицией билетным кассам протянулись длинные очереди. На полу с громким храпом спали солдаты в сапогах с подбитыми гвоздями подошвами. Другие солдаты пили в буфете пиво из глиняных кружек. Найти камеру хранения Асе-Гешлу удалось далеко не сразу. Сдав чемодан, он вышел из здания вокзала, полагая, что окажется на Маршалковской, однако попал в сквер с противоположной стороны. Выбравшись из сквера, он очутился среди несущихся со всех сторон дрожек, автомобилей, повозок. Он повернул направо и чуть не угодил под лошадь; в нос ударил терпкий запах лошадиного пота. Повернул налево, и его ослепил свет фар — автомобиль проехал совсем близко и обдал его запахом разогретого металла и бензина. Выбравшись наконец на Маршалковскую, он обнаружил, что улица буквально забита прохожими. Он остановился и перевел дух.

Да, вот она, Варшава!

Он поднял глаза на пылающее огнями небо. Чего он только не пережил — и казармы, и войну, и революцию, и голод, и тиф, и погромы, и аресты. И вот он снова в Варшаве, в городе, который соткал вокруг него таинственные сети любви, надежды и счастья, а затем выгнал его, подобно Асмодею, выгнавшему царя Соломона. Неужели ему еще нет и тридцати? Невозможно себе представить, что здесь, по этим улицам, ходят его мать, Дина, Абрам, Герц Яновер, Гина, Адаса. В Варшаве ли она? Где-то поблизости находится улица Сенная, где жила Аделе… И с ней — его ребенок, его, Асы-Гешла, сын, которого он никогда в глаза не видел. Господи! Он пустил корни в этом огромном городе; он был чьим-то отцом, чьим-то сыном, братом, мужем, возлюбленным, дядей! И никакому жалкому армейскому офицеришке не дано изменить этот факт, который стал теперь частью космической истории.

Аса-Гешл поспешил вперед, толком не зная, выйдет он на Крулевскую или на Мокотов. Навстречу, обдавая его духами, шли, пританцовывая, молодые женщины в разноцветных платьях и в шляпках с цветами. Студенты в фуражках с галунами шагали по три-четыре в ряд, занимая весь тротуар. Офицеры новой польской армии с длинными, болтающимися на поясе шашками отдавали друг другу честь. Из многочисленных кафе лилась музыка. В витринах стояли манекены. Аса-Гешл остановился под фонарем, достал записную книжку и пробежал глазами по стершимся от времени адресам. Заболела голова. Его охватило нетерпение.

На углу Крулевской, неподалеку от биржи, Аса-Гешл увидел небольшое кафе. Из-за дверей раздавались взволнованные голоса. Внутри, сидя за мраморными столами, о чем-то спорили, возбужденно жестикулируя, коммерсанты. Одни были в длиннополых еврейских лапсердаках, другие — в пиджаках; одни в мягких шляпах, другие — в твердых котелках; были среди них и чисто выбритые, и длиннобородые, и с маленькой бородкой. Многие пристально изучали, вставив в глаз монокль, бриллианты, которые передавались из рук в руки, да так быстро, что удивительно было, как это они не теряются. На напряженных лбах выступила испарина, глаза оживленно сверкали, в полумраке блестели золотые коронки. «Вот они, — подумалось окончательно сбитому с толку Асе-Гешлу, — знаменитые евреи со всего мира, денежные мешки, Ахашвероши! Как же они похожи на карикатуры, что рисуют на них антисемиты!» Он вошел в кафе и стал листать телефонную книгу. В голове у него созрел план действий. К матери он сейчас не поедет; Аделе не должна знать, что он вернулся. Первым делом он должен увидеть Адасу. Он листал страницы, но имя Фишла Кутнера отыскать не мог. Не может быть, чтобы у него не было телефона. И тут вдруг он обратил внимание, что имя Фишла Кутнера упоминается не один раз, а целых три; в телефонной книге были его домашний телефон, телефон в магазине и телефон в конторе. «Как же это я его пропустил?» Он вынул карандаш и записал домашний телефон. Потом поднял трубку, но вместо голоса оператора услышал два приглушенных женских голоса, которые о чем-то говорили в отдалении. Ему пришло в голову, что точно так же, должно быть, звучат голоса привидений. Наконец в трубке раздался голос оператора, и он назвал номер. Сердце учащенно забилось, в горле першило.