Россия и Южная Африка. Наведение мостов - Аполлон Давидсон

Эпизодические контакты между сотрудниками представительств СССР и ЮАР при ООН происходили в 1981–1983 гг. в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. Они были закрытыми, хотя формально СССР имел на них право как член Совета Безопасности для обсуждения вопросов, связанных с Намибией. Были и контакты между спецслужбами СССР и ЮАР, тоже закрытые, по вопросу об освобождении советских летчиков, захваченных УНИТА, а также о вызволении советских геологов, оказавшихся в плену РЕНАМО в Мозамбике в 1983 г. 15 человек были освобождены, четверо погибли, двое пропали без вести [1188] .

Это были контакты не политические, и когда именно они начались – не ясно. Но к началу 80-х годов такие контакты существовали, и именно этот канал использовали представители ЮАР, когда летом 1984 г. решили встретиться с советской стороной для конфиденциального обсуждения ситуации на Юге Африки. Местом встречи было избрано советское посольство в Вене, встреча произошла 6 августа [1189] .

Глава советской делегации в Вене – заместитель заведующего 3-м Африканским отделом МИД С. Я. Синицын – объяснял, почему МИД заинтересовался этим предложением. Период конца 1970-х, по его словам, «характеризовался высокой степенью вовлеченности Советского Союза в южноафриканские дела», но «сама ЮАР оставалась для СССР „тerra incognita“: с ней не было никаких отношений… советская сторона судила о ней только по сведениям АНК и ЮАКП, информации, поступавшей из соседних стран, и международной прессе. Была и практическая необходимость в установлении каких-либо контактов: обмен пленными…» [1190]

То же обоснование для установления прямых контактов с ЮАР приводил позже и А. Л. Адамишин. Он писал, что «информацию о ЮАР… приходилось собирать буквально по крохам». Одним из источников сведений об этой стране был, конечно, АНК, другим, оказывается, МИД Индии. Адамишин хвалил Тамбо за «реалистический анализ» того, что происходит в ЮАР, но подход индийцев назвал жестким [1191] . Похоже советских дипломатов смущал не только недостаток информации, но и тот факт, что она была опосредованной и идеологически однородной.

Южноафриканскую делегацию на Венской встрече возглавлял Нил Барнард. Кроме него, в ней было «двое буров» и «двое англосаксов». В советскую делегации, кроме С. Я. Синицына, входили два сотрудника 3-го Африканского отдела МИД и два сотрудника КГБ. Барнард произвел на советских дипломатов хорошее впечатление: «По сравнению со своими мидовцами, которые предпочитали высказываться с твердокаменных позиций, Барнард был менее дипломатичен, более прямолинеен, задавал острые вопросы, высказывался откровеннее, явно видя свою задачу в том, чтобы вызвать у советской стороны если не признание, то понимание политики и интересов ЮАР». Атмосфера переговоров отражала взаимное желание сторон понять друг друга [1192] .

Позиция Барнарда, пишет Синицын, состояла в том, что его страна хочет диалога и мира и просит СССР поддержать его в этом стремлении и повлиять с этой целью на своих союзников. ЮАР хотела бы вывести южноафриканский регион «за рамки идеологической конфронтации сверхдержав». Делегация подчеркивала независимость политики ЮАР от Запада, прежде всего от США. По мнению Барнарда, «ни западная демократия, ни научный социализм не соответствовали южноафриканским реалиям». Независимость Намибии будет обеспечена, говорил он, как только в регионе наступит мир. Синицын также говорил о стремлении СССР к мирному урегулированию, но указывал, что, несмотря на договоры, вмешательство ЮАР в дела Анголы и Мозамбика не прекращалось, а резолюция 435-я Совета Безопасности ООН по Намибии не выполнялась. Подчеркивал он и пагубную и эгоистическую роль США в южноафриканском регионе [1193] .

Синицын не назвал своих коллег по делегации, но одним из них был А. Н. Гогитидзе, сотрудник 3-го Африканского отдела МИД. Позже, в 1997–2000 гг. он был советником-посланником в посольстве России в Претории. Гогитидзе вспоминал, что поначалу разговор на Венской встрече шел только о Намибии. Потом началось неформальное общение, и Барнард объяснял советской делегации, что такое апартхейд. Африканеры, говорил он, лишь одно из многих племен ЮАР, но только одно оно может сохранить единство страны. Гогитидзе спросил его, почему территория бантустанов была раздробленной, почему нельзя было создать для африканцев жизнеспособные территориальные блоки. Рационального ответа на этот вопрос он не получил.

Гогитидзе нашел, что южноафриканцы были неплохо информированы об СССР, знали, например, разницу между Казахстаном и Таджикистаном. Больше всего, по его мнению, их интересовали перспективы экономического сотрудничества. Были и конкретные предложения, например, строительство завода по переработке угля в жидкое топливо, чтобы не возить его далеко, а переправлять по трубопроводам. Помощь по освоению технологии глубинных шахт, лифтов для них. Предлагалось сотрудничество в поисках новых минералов, медицинские технологии. В обмен на все это южноафриканцы хотели только одного: чтобы СССР перестал «натравливать» на них АНК и СВАПО. «Как и все антикоммунисты, – говорил Гогитидзе, – они преувеличивали нашу роль». Он считал, что «если бы не идеология, можно было бы договориться». Но, по его словам, руководство МИД отчетом об этой встрече не заинтересовалось [1194] .

Венская встреча не принесла никаких практических результатов, но обе стороны почувствовали, что основа для диалога существует. Информация о других закрытых контактах почти всегда становилась достоянием гласности по вине южноафриканцев. Однако об этой встрече они промолчали. Видимо, именно ее подразумевал Шубин, когда писал, что идея о том, что политическое урегулирование возможно и даже необходимо, появилась у южноафриканцев не только до распада СССР, но и до прихода к власти М. С. Горбачева, а именно в 1984 г. [1195]

Начиная с 1987 г. в СССР один за другим стали приезжать представители либеральных кругов ЮАР. Одним из первых, в сентябре 1987 г., в Москве на международной книжной ярмарке побывал известный писатель Андре Бринк. Тогда это казалось невероятным: африканер, не член АНК!

У каждого из приезжавших остались свои впечатления об этих визитах. Судя по мемуарам Бринка, у него они были по большей части неприятными. Запомнились назойливые проститутки на Красной площади и суровость переводчицы. Не понравился приготовленный мамой переводчицы обед, включавший традиционный борщ. Посещения бесконечных институтов и организаций, каким-то образом связанных с изучением Юга Африки или с советской политикой в Африке, слились в одно. Не запомнились ни разговоры, ни встречи, кроме одной: с колоритным ректором Университета Дружбы народов им. П. Лумумбы (УДН) В. Ф. Станисом, не отличавшимся либеральностью взглядов. Не упомянул Бринк в своих воспоминаниях и о двухдневной поездке в Ленинград.

Из приятных впечатлений в памяти остались только те, что были связаны с его страной и с ним лично. Запомнилось, например, что в Московском университете обучали языку африкаанс и что его книги переводили на русский именно с африкаанс, а не с английского. И встреча со студентами-южноафриканцами, учившимися в УДН. Она была яркой, затмившей все остальное. Они, эти молодые люди, члены АНК, говорили с Бринком об их общей стране, общем будущем. Он преклонялся перед ними, и ему было их жаль [1196] .