Смертельная белизна - Роберт Гэлбрейт

Закрыв дверцу, Страйк увидел свое отражение в зеркале, а у себя за спиной – синий махровый халат, небрежно повешенный на крючок, причем даже не за петельку у ворота, а за пройму.

Страйк спустил воду, чтобы развеять подозрения хозяина дома, а сам обшарил пустые карманы халата. Халат, еле державшийся на крючке, соскользнул на пол.

Отступив на шаг назад, Страйк рассмотрел открывшуюся взгляду поверхность. На филенке двери, грубо процарапанное в древесине и краске, было изображено какое-то четвероногое существо. Страйк включил холодную воду, чтобы заглушить щелчок камеры телефона, сделал снимок, закрутил кран и повесил махровый халат в точности как прежде.

Аамир ожидал в кухне.

– Я заберу бумаги? – попросил Страйк и, не дожидаясь ответа, вернулся в гостиную за распечатками из «Фейсбука». – А почему вы ушли из Министерства иностранных дел? – как бы между прочим поинтересовался он.

– Мне… там не понравилось.

– А как устроились на работу к Уиннам?

– Мы с ними давно знакомы, – ответил Аамир. – Делия предложила мне место. Я согласился.

Задавая вопросы, Страйк чрезвычайно редко испытывал неловкость.

– Нельзя не заметить, – сказал он, держа перед собой кипу бумаг, – что после ухода из Министерства иностранных дел вы отдалились от своей родни. Очень давно не появлялись на семейных фото; даже семидесятилетний юбилей вашей матушки не почтили своим присутствием. Да и сестра долгое время вас не упоминает.

Аамир промолчал.

– Такое впечатление, что родные от вас отреклись, – заметил Страйк.

– Собрались уходить, так уходите, – бросил Аамир, но Страйк не сдвинулся с места.

– Когда ваша сестра выложила на своей странице вот этот ваш с нею снимок, сделанный в ближайшей пиццерии, – продолжал Страйк, вновь разворачивая последний лист, – комментарии были…

– Я требую: уходите. – Аамир повысил голос.

– «Что у тебя общего с этим паскудником?», «А папа знает, что ты поддерживаешь с ним отношения?» – вслух зачитывал Страйк избранные комментарии к портрету Аамира с сестрой. – «Если бы мой брат был пойман на аль-ливате…»

Тут Аамир кинулся на Страйка с кулаками, метя ему в правый висок, но детектив отразил этот удар. Однако деликатного с виду Аамира захлестнуло слепое неистовство, способное из кого угодно сделать опасного противника. Вырвав из розетки попавшую под руку настольную лампу, он стал размахивать ею с такой яростью, что Страйк еле-еле успевал уворачиваться, – иначе удар стойки пришелся бы ему в лицо, а не в стену, разделявшую надвое гостиную.

– Уймись! – заорал Страйк, когда Аамир, швырнув обломки лампы, снова двинулся на Страйка.

Отразив череду кулачных ударов, Страйк зацепил протезированной ногой голень Аамира и свалил того с ног, а сам, тихо матерясь – в драке у него невыносимо разболелась культя, – распрямился, перевел дух и выговорил:

– Еще сунешься – удавлю к чертовой матери.

Откатившись в сторону, Аамир вскочил. Очки свисали с одного уха. Трясущейся рукой он сорвал их, чтобы разглядеть сломанный заушник. Без очков глаза его сделались огромными.

– Аамир, твоя личная жизнь мне по барабану, – с трудом выговорил Страйк. – Меня интересует другое: кого ты покрываешь…

– Вон отсюда! – прошипел Аамир.

– Ведь если полиция решит, что это было убийство, то все, о чем ты молчишь, выплывет наружу. Следователи по особо важным делам ни с кем не церемонятся.

– Пошел вон!

– Ладно. Только помни: я тебя предупредил.

У порога Страйк напоследок обернулся к Аамиру, который шел за ним по пятам и весь подобрался, когда сыщик застыл на месте.

– Кто вырезал метку на двери твоей ванной, Аамир?

– Убирайся!

Страйк понял: упорствовать бессмысленно. Как только он переступил через порог, дверь захлопнулась у него за спиной.

Через несколько домов Страйк прислонился к дереву и, содрогаясь, перенес вес на здоровую ногу, а затем отправил сообщение Робин:

Он закурил и стал дожидаться ответа, радуясь благовидному предлогу для отдыха, потому что у него не только разболелась культя, но и стучало в одном виске, – увернувшись от лампы, он ударился головой об стену. А кроме всего прочего, надсадил спину, пока не сбил с ног более молодого противника.

Страйк оглянулся на бирюзовую дверь. Если совсем честно, его терзала не только физическая боль, но и совесть. Он шел к Маллику, намереваясь взять его на пушку и вызнать правду об отношениях этого парня с Чизуэллом и Уиннами. Частный детектив – это не доктор, который руководствуется принципом «не навреди», но Страйк, докапываясь до истины, обычно старался не причинять особого вреда хозяину дома. Чтение вслух комментариев к фотографии стало ударом ниже пояса. Образованный, несчастливый и, бесспорно, не по доброй воле привязанный к чете Уинн – Аамир Маллик выдал свое отчаяние приступом ярости. Страйку не потребовалось сверяться с засунутыми в карман распечатками, чтобы вызвать в памяти фотографию Маллика, только что получившего диплом с отличием и гордо стоящего в Форин-Офисе на пороге звездной карьеры рядом со своим наставником, сэром Кристофером Бэрроуклаф-Бернсом.

Тут у него зазвонил мобильный.

– Где ты откопал это изображение? – спрашивала Робин.

– На двери ванной комнаты Аамира, с внутренней стороны, замаскированное висящим халатом.

– Ты шутишь.

– Ничуть. Что это тебе напоминает?

– Белую лошадь на вулстонском холме, – отчеканила Робин.

– Это большое облегчение, – признался Страйк, оттолкнувшись от дерева и ковыляя дальше по улице. – Я уж стал думать, что из-за этой белой скотины у меня уже глюки.

В пятницу Робин вышла из метро на станции «Кэмден-Таун» в половине девятого утра и направилась, разглядывая себя в каждой витрине, в магазинчик ювелирных и сувенирных изделий, куда ее приняли на испытательный срок.

В течение пары месяцев после суда над Шеклуэллским Потрошителем Робин овладела секретами макияжа: она искусно меняла форму бровей и мазала губы ярко-красной помадой с эффектом «металлик», что в сочетании с париками и цветными контактными линзами преображало ее лицо, но никогда еще не использовала такого количества ухищрений, как сегодня. Она выбрала темно-карие линзы, нарисовала черной подводкой жирные стрелки, накрасила губы бледно-розовой помадой, а ногти покрыла серо-стальным лаком. У Робин были проколоты уши – по одной деликатной дырочке в каждой мочке, но она прикупила дешевые серьги-каффы, чтобы изобразить смелый подход к пирсингу. В это погожее утро на ней было короткое черное платье из ближайшего благотворительного секонд-хенда «Оксфам», которое даже после машинной стирки сохраняло специфический запах, плотные черные колготки и высокие черные ботинки на шнуровке. В таком обмундировании Робин надеялась походить на эмо и готов, облюбовавших лондонский Кэмден; сама она бывала здесь нечасто, всякий раз вспоминая Лорелею и ее магазин винтажной одежды.