Обитель Апельсинового Дерева - Саманта Шеннон

Эда помнила, как кончалась эта сказка. Ее пробрала дрожь.

– Конечно же, – продолжал Рагаб, – Печальный король вовсе не спал, а гнался за миражом. Его обманула пустыня. Он умер там, и пески занесли его кости. А пустыня получила с тех пор свое имя. – Он потрепал по шее фыркнувшего верблюда. – Любовь и страх творят с душой странные вещи. Они искажают разум. Они приносят сны, после которых мы просыпаемся в соленой влаге, задыхаясь, как перед смертью, – такие мы называем беспокойными грезами, и отогнать их может только запах розы.

Эда вся покрылась мурашками, вспомнив цветок, спрятанный под подушкой.

Караван достиг становища, когда край бури уже поднялся над горизонтом. Путников поспешно провели в большой шатер, где Эда вместе с Рагабом устроились на подушках, а гостеприимные нурамы обнесли всех мясом и хлебом. Пустили по кругу и кальян, от которого Эда отказалась. А вот Рагаб принял с удовольствием.

– Сегодня я буду спать крепко. – Он втянул благовонный дым. – Как пройдет буря, мы, по моему расчету, за три дня доберемся до оазиса, а оттуда еще день пути до Бурлы. Перед нами дальняя дорога.

Эда смотрела на луну.

– Долго ли длятся эти бури? – спросила она Рагаба.

Тот покачал головой:

– Трудно сказать. Бывает, считаные минуты или час, а бывает и дольше.

Эда разломила круглую лепешку, а нурамка поднесла обоим сладкий розовый чай. Даже пустыня обернулась против нее! У Эды пятки горели бросить караван и пуститься вскачь к Кассару – но она была не похожа на Печального короля. Страх не лишил ее рассудка. Она не так возгордилась, чтобы вообразить, будто сумеет пересечь Бурлу в одиночку.

Пока остальные слушали историю Хрустального вора из Драясты, Эда собралась спать. Она отряхнула с одежды песок и пожевала мягкую веточку, чтобы очистить зубы, а потом забралась в палатку и нашла себе место за занавеской.

Летом нурамы спали под звездами, но сейчас, в разгар зимы, укрывались в шатрах. Кочевники и их гости один за другим тянулись под кров и гасили масляные светильники.

Эда укрылась суконным одеялом. В темной палатке она мысленно перенеслась к Сабран и всем телом затосковала по ее прикосновениям. Потом Мать смилостивилась и погрузила ее в сон без сновидений.

Разбудил ее тяжелый удар.

Эда распахнула глаза. Палатка дрожала, но сквозь шум ветра она расслышала движение за стенкой. Уверенные шаги. Вытянув из тюка кинжал, Эда шагнула в темную пустыню.

Кругом бушевал песок. Эда закрыла рот паржей. Рассмотрев силуэт, она подняла кинжал, решив, что западный ветер принес с гор виверну, – но тут пришелец во всем своем величии вступил в круг света от догорающего костра.

Она улыбнулась.

Парспа была последней из известных людям хавизов. Эти белые, с бронзой на кончиках крыльев птицы вырастали не меньше виверн, в браке с которыми породили кокатрисов. Кассар, большой любитель птиц, нашел однажды яйцо и принес в обитель. Вылупившаяся из яйца Парспа только его и слушалась. Эда, собрав свое имущество, взобралась птице на спину, и скоро лагерь остался позади.

Восходящее солнце светило им в спину. Когда сквозь песок пробились солончаковые кедры, Эда поняла, что родина близко, а потом под ними разом открылась вся Лазия.

Ее страна была царством рыжих пустынь и скалистых пиков, тайных пещер и гремящих водопадов, золотых пляжей и пенного прибоя моря Халасса. Большая часть страны была засушливой, как в Эрсире, но протекали по Лазии и большие реки, вдоль которых земля зеленела. Глядя на каменистую равнину внизу, Эда чувствовала, как отступает наконец тоска по дому. Сколько бы стран она ни перевидала, эта всегда оставалась для нее самой прекрасной.

Парспа уже проносилась над руинами Юкалы. Сколько раз Эда с Йонду сбегали сюда в детстве в поисках старинных вещиц времен Матери.

Парспа свернула к Лазийской пуще. Этот огромный и древний лес питала река Минара. В лесу укрывалась обитель. К тому времени, как поднялось солнце, Парспа уже пролетала над деревьями, и по плотному балдахину крон скользила ее тень.

Наконец птица спустилась на одну из редких в лесу полян. Эда соскользнула с ее спины.

– Спасибо, друг мой, – сказала она на селини. – Отсюда я знаю дорогу.

Птица беззвучно взлетела.

Эда быстро шла по лесу, ощущая себя маленькой, как зеленый листок. Баньяны оплетали толстые стволы. Ее усталые ноги вспомнили бы дорогу, даже если бы разум ошибся. Устье пещеры было где-то здесь, защищенное скрытыми в гуще листвы мощными сторожками. Оно проведет в глубину горы, в лабиринт тайных ходов.

Шепот в крови. Эда обернулась. В озерце света стояла женщина с большим животом, вскоре ожидавшая ребенка.

– Найруй, – узнала Эда.

– Эдаз, – отозвалась женщина. – С возвращением!

Маслянистый свет лился в частые переплеты сводчатых окон, пробитых прямо в камне. Эда поняла, что лежит на низкой кровати, под головой шелковая подушка. Подошвы у нее горели после долгого пути.

Приглушенный рев заставил ее приподняться на постели. Тяжело дыша, она потянулась за мечом.

– Эдаз. – Мозолистые руки перехватили ее ладонь. – Тише, Эдаз.

Она уставилась в возникшее перед ней бородатое лицо. Темные глаза с приподнятыми, как у нее, уголками.

– Кассар, – зашептала она. – Кассар, это?..

– Да. – Он целовал ее руки. – Ты дома, милая.

Она уткнулась ему в грудь. Промочила ему рубаху влагой с ресниц.

– Ты прошла долгий путь. – Его ладонь погладила ее припорошенные песком волосы. – Если бы написала до отъезда из Аскалона, я бы раньше послал к тебе Парспу.

Эда ухватилась за его плечо.

– Не успела, Кассар, – сказала она. – Ты должен знать. Сабран в опасности, – думаю, герцоги Духа будут оспаривать у нее трон.

– Инисские дела нас больше не касаются. Скоро с тобой поговорит настоятельница.

Она снова уснула. Когда проснулась, небо светилось красным, как остывающие угли. В Лазии большую часть года было тепло, но вечерний ветер приносил прохладу. Поднявшись, Эда завернулась в парчовый халат и вышла на балкон. И увидела его.

Апельсиновое дерево.

Оно тянулось к небу из самого сердца Лазийской пущи – больше и прекраснее, чем ей помнилось. В ветвях и на траве белели цветы. Кругом раскинулась Долина Крови – здесь Мать поразила Безымянного. Эда перевела дух. Она дома.

Пещеры обители в эту долину не выходили. Только эти двенадцать солнечных комнат имели счастье смотреть на нее. Настоятельница оказала Эде честь, когда отвела ей одну из них для отдыха. Обычно эти комнаты оставляли для молитв и рожениц.

С высоты три тысячи локтей непрерывным потоком рушилась вода. Ее рев и слышала Эда. Саяти ак-Нара в насмешку над трусостью Обманщика назвала этот водопад «Слезы Галиана». Глубоко внизу воды Минары, пробившись через долину, питали корни дерева.