Свечка. Том 2 - Валерий Залотуха

– А ответ-то простой, простейший, элементарнейший: «Никто!»

Вы, конечно, не читали книгу Рижского, которая так и называется «Книга Иова»? Не читали? Ну, конечно… Она в девяносто первом вышла, мертвое время, ее даже не все специалисты тогда прочли… Моисей Иосифович, сибиряк, мой друг…

«Был человек в Земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла». Непорочен – да, справедлив – конечно, и, несомненно, удалялся от зла. Но не богобоязнен – это позднейшая вставка, Рижский это блестяще доказал. Иов – атеист, предтеча атеизма! Почитайте, почитайте обязательно! Подарить ее вам я не могу, у меня ее здесь нет, но зато есть другая. И вот ее-то… – решительным жестом Басс вытащил из портфеля здоровенную, толстенную, тяжеленную книгу, раскрыл, выхватил из кармана ручку, быстро и размашисто что-то написал на форзаце, после чего захлопнул обложку и протянул тебе.

Ты принял ее, с трудом удержав в руках.

Книга была больше и тяжелей золотого тома «Войны и мира».

Ты посмотрел на обложку и прочитал: «Большой атеистический словарь под редакцией академика И. И. Басса».

– Я посвятил ему тридцать лет своей жизни, – проговорил Басс с тем же горделивым выражением, с каким рассказывал о своей молодой жене.

– Он был напечатан в августе девяносто первого, – многозначительно и иронично сообщил Земляничкин.

– Так ты же тормозил его выход. Каждую статью утверждал. – Басс изобразил на лице обиду.

– И получилось – никому не нужен…

– Ну, почему никому?.. – Глянув на тебя, Басс проговорил напутственно: – Я верю, что эта книга развеет все ваши сомнения.

Басс и Земляничкин заговорили о чем-то своем, а ты смотрел на них с застенчивой завистью. «Вот люди, – думал ты, – не верили, не верят и никогда не будут верить. И потому в своей прямоте и последовательности определенны и тверды… А ты – все время сомневаешься, мнешься, ни к какому берегу не прибьешься, болтаешься, как…»

За время, проведенное у гроба незнакомого человека вместе с незнакомыми людьми, не то чтобы забыл, кто ты, но ни разу не вспомнил о своем бедственном положении, о том, что находишься в бегах, что тебя ищут, ловят и что будет, когда найдут, поймают… Да что там! Кроме момента, когда пришлось выступать, ты не вспомнил даже об Антонине Алексеевне Перегудовой, которую никогда не забудешь. Переполнявшая тебя утром сила не то чтобы исчезла – под воздействием увиденного и услышанного она переплавилась в какое-то новое вещество, точнее – чувство…

Как назвать его?

Покой?

Может быть…

Но неужели его рождало присутствие покойника?

Думать об этом не хотелось, и ты переключился на своих милых спутников.

Земляничкин гладил по головке спящую маленькую Клару и улыбался, и, глядя на них, Басс тоже улыбался, быть может вспоминая свою юную жену.

«Вот люди, как говорится, сильные мира сего.

Были…

А теперь едут с тобой в старом ритуальном автобусе – два забавных старичка.

Что это?

Это – жизнь…» – успокоенно думал ты в хмельном благодушии и смирении перед дорогой, в которой ничего не выбираешь и себе не принадлежишь.

И когда взгляд падал на гроб, ты не отводил глаз, а продолжал смотреть с тем же покойным чувством.

«А это что?

Это смерть…

Чем она отличается от жизни?

Да, по большому счету, ничем…

И там, и тут – тайна… Тайна жизни, тайна смерти…

“Кто, если не Он?”

Может быть, Басс и прав, хотя…

А что означали ее слова, которые она повторяла тогда на лестничной площадке: “В Городище детки: безручки, безножки, безглазки, безголовки…”

Что это, что?

Ты не узнаешь этого, и никто никогда не узнает.

Есть тайна жизни, есть тайна смерти, и вместе они представляют одну большую тайну, в которой человек барахтается, словно амеба в прогретой солнцем придорожной луже – барахтается, барахтается, барахтается, ничего не понимая, от рождения до смерти, амеба, созданная не для того, чтобы понимать, а только чтобы барахтаться…» – думал ты.

5

Сварганенные из остатков старинной ковки, железных стояков и гнутых прутьев, изысканно-убогие ворота кладбища были увешаны, как вход в торговый центр, аляповатыми рекламными щитами, среди которых размерам и цветом выделялись охранное агентство «Цербер» и похоронное бюро «Танатос».

Гуляющий у кладбищенской ограды ветер картинно развевал белые волосы на голове академика Басса, делая ее нечеловечески большой.

Он стоял на брошенной бетонной плите, как на подиуме сцены, в позе артиста, декламирующего поэму Маяковского «Хорошо!».

– «И вот, Господь пройдет, и большой сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь…»

Несомненно, он делал это, чтобы скоротать время до начала похорон и привычно покрасоваться.

– «…после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь, после землетрясения огонь, но не в огне Господь…»

Маленькая Клара смотрела на Басса радостно и восхищенно, Земляничкин привычно-смущенно, а ты – растерянно.

– «…после огня веяние тихого ветерка, и там Господь»! – громогласно и одновременно лирично закончил Басс, и если бы это были не похороны, наверняка раздались бы восторженные аплодисменты.

Сойдя с бетонной плиты, артист вновь сделался ученым и уже голосом и тоном ученого назвал первоисточник, как делает это сухая сноска в полном художественных порывов тексте, спуская восторженного читателя с небес на землю:

– Третья Книга Царств, глава девятнадцатая, стих одиннадцатый.

Во время вашего долгого разговора в автобусе Басс неоднократно цитировал Библию и тут же давал ссылку – безличным голосом телефонистки, которых теперь уже нет, но в памяти остались: «Соединяю».

Всякий раз это тебя поражало, и ты спросил:

– Вы знаете Библию наизусть?

– Практически да, – ответил академик.

Вопрос был почти шутливый, а ответ почти серьезный.

Потеряв студенческую аудиторию и научную среду, академик несуществующей Академии общественных наук, нашел в тебе студента и аспиранта и готов был все время беседовать и учить, учить, учить… Это не только доставляло ему удовольствие, но, кажется, заряжало энергией. По правде сказать, ты немного устал от такого одностороннего общения, от не терпящих возражений бассовских доводов и цитат, доводы подтверждающих, но еще больше ты устал от безудержной энергии человека, который не в отцы – в деды тебе годился.

Рассказывая, говоря, выступая, Басс приближался к тебе почти вплотную, и ты невольно отстранялся в ожидании, когда же он наконец замолчит, одновременно понимая, что этот седовласый старик – человек в высшей степени незаурядный и ты будешь вспоминать и, может, даже гордиться, что общался с ним.