Плохие девочки не плачут. Книга 3 - Валерия Ангелос

— Не вижу страсти.

Камень брошен в огород по-русски, что уже намекает.

— У кого? — все же считаю нужным уточнить.

— У тебя, конечно, — фон Вейганд с наслаждением затягивается сигарой, выпускает облачко дыма изо рта и прибавляет: — Так дело не пойдет.

— А как надо? — закипаю.

— Больше убедительности, больше огня, — небрежным движением струшивает пепел. — Вы похожи на друзей, а не на пару.

И крышку котла сносит далеко и надолго.

— Поцелуй меня, мой дикий зверь! Мой тигр! — с надрывом обращаюсь к мнимому любовнику, краем глаза наблюдаю за реакцией настоящего. — Kiss me, my wild beast! My tiger!

Дорик ощутимо вздрагивает, когда я бесцеремонно усаживаюсь на него сверху и начинаю ласково трепать за щечки. Вжимается в кресло, старается не потерять стандартную улыбку, однако справляется с трудом.

— Не скромничай, малыш, поцелуй свою строптивую тигрицу, — вхожу в роль. — Ну же, не стесняйся. Почему не целуешь? Why don’t you kiss me?

— Он гей, — вкрадчиво бросает фон Вейганд.

— Что?! — резко отстраняюсь, поднимаюсь и отступаю на безопасное расстояние.

— Гей, — повторяет без особых эмоций.

— Не мог нормального найти? — задаю риторический вопрос.

— Он вполне вменяемый, есть медицинское заключение, — очередная затяжка и струйка дыма уносится ввысь.

— Я не об этом, — голос дрожит от гнева. — Я о том, что он, блин, гей!

— Откуда столько нетерпимости к секс-меньшинствам? — картинно поражается, негодующе качает головой.

— Да я толерантна до мозга костей, до толерантности головного мозга, блин, толерантна!

Перевожу дыхание, с явным огорчением и сочувствием взираю на Дорика. Такой материал пропадает. Вот как угораздило. Вокруг полно дам, жаждущих нежного внимания, а жалкий предатель на темную сторону подался. На кого отечество покинул, дезертир?

— Хм, руки помою, — начинаю пятиться к выходу, нервно добавляю: — Хлоркой. Сожгу одежду, приму душ из мирамистина.

— Шучу, — ловко обезоруживает фон Вейганд. — Успокойся.

Взять бы эту горящую сигару и засунуть ему в…

— Знаешь, твой юмор напрягает, — сурово грожу пальчиком. — Давай по старой смехе: шутить могу только я. Усек?

— Что имеешь против геев?

Нет, он родился не в Испании. Он родился в Одессе.

— Ничего не имею, но замуж за одного из них не хочу, даже частично, — упираю руки в боки, полыхаю возмущением: — В моем случае, гей — это же все равно, что евнух.

— Не знаю, насколько он гей, но если лишний раз к тебе прикоснется, то звание евнуха я ему обеспечу, — жестом велит Дориану дематериализоваться.

Наша аматорская постановка одобрена маститым режиссером. Герой отправляется на заслуженный отдых, героиня остается тет-а-тет с мучителем.

— Поцелуи запрещены? — осведомляюсь невинно.

— В щеку можно, — манит приблизиться.

— Никто не поверит, — безропотно подчиняюсь.

— Дориан старомоден, не проявляет чувства на публике, — берет мою ладонь, обжигает горячими губами.

— А ты? — сердце дает перебой, болезненно сжимается в предвкушении неизбежности.

— А я рад завершить скучный разговор, — признается абсолютно честно, многообещающе ухмыляется: — Хочу заняться тем, чего действительно хочу.

Не вполне ответ на не вполне вопрос. Идеальная пара, квиты.

— Добавь конкретики, — предлагаю мягко.

— С удовольствием, — бросает выразительный взгляд на потайной ход в подвал. — Готова познать адские развлечения?

Как будто у меня есть выбор.

Готова или не готова, хочу или не хочу — не принципиально для ничтожной рабыни. Здесь и сейчас превыше всего желания властного господина.

***

…I'll enjoy making you bleed…

…Я буду наслаждаться, заставляя тебя истекать кровью…

Холодно и пусто. Что внутри, что снаружи.

Объятая вечной темнотой, погружаюсь в недра животного ужаса. Веду отсчет времени по рваным ударам непокорного пульса. Роскошные одежды заменяю липкой испариной, драгоценности — мерцающими оттенками страха.

Шершавая поверхность алтаря неприятно царапает обнаженную кожу, мое беззащитное тело выставлено напоказ, железными оковами распято на равнодушном камне. Руки закреплены высоко над головой, ноги широко раздвинуты. Плоть натянута, будто тетива лука.

Я не в силах шевельнуться, не способна даже трепетать. Забываю слова молитвы, тщетно пытаюсь закричать.

Глаза широко открыты, но видят лишь клубящийся мрак. Рот застывает в немом вопле, из горла не вырывается ни звука.

— Вкус боли, — дразнящий шепот над ухом. — Самый сладкий на свете вкус.

Сверкающее лезвие рассекает тьму, раскалывает грани привычной реальности на мириады уродливых осколков. С непониманием взираю на бесстрастную сталь клинка, на остро заточенный нож во власти палача.

— Господи, — возвращается дар речи, возвращается ледяная дрожь.

— Не совсем, — раздается короткий смешок.

Черты лица проступают неровными черно-белыми контурами, отражают причудливую игру света и тени.

— Пожалуйста, — молю еле слышно.

Различаю его, растворяюсь в нем. В горящей черноте гипнотического взора, в манящем безумии ироничной ухмылки, в чуть размытых линиях сумеречного облика.

— Не надо, не делай этого, — не сдерживаю униженный всхлип. — Прошу, остановись, пока не поздно.

— Уже давно поздно, — говорит фон Вейганд, раскаленным дыханием опаляет пересохшие губы. — Ты отворила дверь, ты проникла слишком далеко.

— Нет, — судорожно сжимаюсь. — Хватит.

Горячие пальцы касаются моей шеи, скользят по ключицам, неторопливо движутся к тяжело вздымающейся груди. Гладят и обводят, клеймят собственность.

Дергаюсь в жестоких путах, тщетно стараюсь избежать более смелых ласк. Позади только камень. Глупая девочка заперта в тупиковой безнадежности, в ловушке жертвенного алтаря.

— Хочу любить тебя, — блеск клинка перед глазами вынуждает отчаянно забиться в цепях, рваться на свободу. — Хочу владеть тобою.

— Нет, нет, нет, — повторяю как заведенная, рыдаю и умоляю о милости.

— Хочу тебя, — иссушает соленые ручьи на моих щеках, медленно собирает слезы нежными поцелуями.

— П-прошу, — практически беззвучно, севшим голосом.

— Не плачь, — нож прижимается к сонной артерии. — Не трать страдания попусту. Мы найдем им гораздо более интересное применение.