Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

Кого полюбит не менее страстно. Со всем пылом седых висков.

Но, исходя из нынешнего состояния Корабельникоffa,рассчитывать на это не приходилось. Во всяком случае, в ближайшее время.Оцепенение первых дней потихоньку сходило на нет, хотя и не ушло окончательно.Пик оцепенения пришелся на девятый день: именно на него Корабельнико?? позвалНикиту. Его единственного. Все было как всегда: дешевая водка, колбаса,нарезанная кусками и соленые огурцы из банки.

И молчание.

По своему скорбному опыту Никита знал, что после девятогодня обязательно должен наступить слом: и человек либо уйдет в себяокончательно, как это произошло с Ингой, либо потихоньку начнетвыкарабкиваться.

Ни того ни другого с Корабельникоffым не произошло, вернее,Корабельникоff раздвоился: меньшая и не очень существенная его часть с головойушла в дела компании, едва ли не осиротевшей за время царствования Мариночки. Ато, что называлось стержнем, нутром, косматой гордой душой, — именно это инадломилось. Застыло. Закоченело.

Для начала Корабельникоff выставил на продажу квартиру наПятнадцатой линии, затем пришел черед загородного дома во Всеволожске. Угарпервых дней без жены — с обязательной парковкой у «Amazonian Blue» и ночами наГорной — прошел. Теперь Корабельникоff просто физически не мог находиться вместах, которые так или иначе были связаны с Мариночкой. Казалось, любоевоспоминание о ней доставляло пивному магнату нестерпимую физическую боль. Какподозревал Никита, именно поэтому босс полностью отказался от посещений кабаков(ведь именно в кабаке он познакомился со своей будущей женой), без всякойпричины возненавидел модельную линию «фольксвагенов» (в память о Мариночкинойтачке «Bora»); и — опять же без всякой причины — уволил из концерна троихобладателей ярко выраженных грузинских фамилий (в память о Мариночкинойтелохранительнице Эке). Но самым эксцентричным (мрачно-эксцентричным) шагомКорабельникоffа стал отказ от контракта с испанцами на запуск линиибезалкогольных напитков. Не иначе, как в память о Хуанах-Гарсиа с их дудками икоронной Мариночкиной «Navio negreiro».

Странное дело, Корабельникоff как будто пытался избавитьсяот удручающего груза памяти, навсегда забыть о Мариночке. Или это была защитнаяреакция организма, который никак иначе не мог справиться с так варварскиускользнувшей любовью: как будто его обожаемая юная женушка не погибла, а,подоткнув юбки, бежала со смертью, как с молодым любовником. Или — любовницей,так будет точнее, если вспомнить кожаную жилетку Эки.

После пьянки на девять дней было еще несколькопьянок, — от них у Никиты остался неприятный осадок: ему казалось, чтобосс не прощает Мариночку за подобное легкомыслие по отношению к нему. Непрощает все глубже, все отчаяннее. Если так пойдет и дальше — он простовозненавидит покойницу с не меньшей страстью, чем любил.

«Forse che si, forse che no».

Но ведь и с ненавистью хлопот не оберешься, ведь и ненавистьможет быть не менее долгоиграющей, чем любовь, уж это Никита испытал на своейшкуре, — так что мало не покажется. Тем более если в ней увязнуть. Иникакого выхода. Не предвидится никакого выхода. Впрочем, об этих своихмалоутешительных выводах Никита не распространялся. Он не озвучивал их дажеНонне Багратионовне, всерьез озабоченной состоянием шефа.

— Ну как вы думаете, Никита, чем все закончится? —вопрошала его секретарша.

— Что именно?

— Не валяйте дурака! Я Оку Алексеевича имею в виду… Этоже ужас, что с человеком творится. Эдак он… — Нонна Багратионовна понизила голос:

— Эдак он и руки на себя наложит… Того и гляди.

— Ну, это перебор, — вяло отбрыкивалсяНикита. — Ока Алексеевич — это глыба. Титан Возрождения… А вы… «Руки насебя наложит»… Дамский вариант, ей-богу!..

О своих собственных неудачных попытках суицида онпредпочитал больше не вспоминать. Тем более теперь, когда в его жизни появиласьДжанго. С той памятной, упоительной и короткой любви в доме Джанго они ни разуне виделись, хотя короткая любовь и грозила перерасти в затяжную страсть, вовсяком случае, со стороны Никиты. Также Никита предпочитал не вспоминать обойфренде Джанго, джазовом смазливце Данииле. Как будто его нет и не было.

Не было, и все тут.

Встреч с Джанго тоже не было, хотя они и обменялись номерамимобильных телефонов. Несколько раз Никита звонил девушке на мобильник, ноответа так и не получил, хотя ее телефон и не был отключен: скорее всего, онапросто решила не отвечать на его звонки.

Именно на его.

Впрочем, у Никиты оставалась еще смутная надежда навстречу, — ведь Джанго обещала ему экскурсию на собачьи бои.

— Я позвоню тебе сама, — сказала она тогда, целуяего на пороге ванной.

— Когда?

— Когда сочту нужным… Я же обещала тебе показать собакв работе…

Все это время Никита думал о девушке: вариант Джанго напрочьотметал назойливые ухаживания, лохматые хризантемы, прилизанные ирисы,безнадежные зависания под домом, в надежде перехватить силуэт в окне. Все этомогло бы привести ее в ярость, так что оставалось только ждать. Она всегдабудет делать то, что считает нужным. Он может принимать это или не принимать,но по-другому не получится.

Если вообще что-нибудь получится.

Шансы на это стремительно убывали: Джанго не объявлялась.

И именно в разгар неясной тоски по ней Корабельникоffотправил его во Всеволожск, забрать кое-какие мелкие вещи, которые он успелперевезти на Горную прошедшим летом. Когда еще собирался осесть во Всеволожскеокончательно. Список вещей умещался на четвертушке листка из ежедневника:небольшая коллекция холодного оружия, о существовании которой Никита даже и неподозревал; фарфоровая сова из потсдамских трофейных и сентиментальный сервизсаксонского фарфора. Должно быть, весь этот странный набор принадлежал старымфотографиям, которые Никита видел в спальне у Корабельнгаffа прошлой зимой.Ничего другого и предположить было невозможно: босс не был особенно привязан квещам.

К вещам Мариночки тоже, что было совсем уж удивительным. Вовсяком случае, никаких указаний по этому поводу в странице из ежедневника небыло. Не было указаний и по поводу ливня, заставшего Никиту на самом подъездеко Всеволожску. Он едва не забуксовал, взбираясь на гору и даже с четверть часапережидал, пока стена дождя отступит. Но дождь все не кончался, он лишь умерилпыл, стал вялотекущим и грустным. И, сопровождаемый этим грустным дождем,Никита подъехал к такому же грустному, притихшему в ожидании продажи особняку.

Остановившись у ворот, он деликатно посигналил, ожидаяувидеть хотя бы одного из двоих джаффаровских кобельков с винчестерами. Новместо этого… Вместо этого ему открыла та самая девушка, которую он уже виделздесь, в обслуге Мариночкиного дня рождения.

Похожая на Джанго, но не Джанго…