Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

При могиле поставлен военный караул. Причетниками и псаломщиками собора над могилой было начато чтение Псалтири.

Анна Леопольдовна плакала. Она любила тетку. Теперь будто что-то обрывалось в душе, уходило что-то большое, свойское. Острей чувствовалось сиротство.

Тетка была строгой, но, может быть, строгости ее теперь и не хватало.

Когда открылось, шесть лет назад, что воспитательница Анны Леопольдовны, рекомендованная прусским посланником Мардефельдом. способствует тайным встречам принцессы с Линаром, императрица действовала круто. Она распорядилась немедленно выслать госпожу Адеркас за границу, а Линар, по просьбе государыни, был отозван своим двором. За принцессою установили строгий надзор: кроме торжественных дней, никто из посторонних входить к ней не смел. Это так приучило Анну Леопольдовну к уединению, что и по сию пору она всегда с неудовольствием появлялась на всех официальных выходах и приемах, предпочитая сообщество своей фаворитки, фрейлины Юлианы Менгден, и тесный кружок еще нескольких лиц.

Свободно владея немецким и французским языками, она очень любила чтение и много читала на этих двух языках.

Пред иконами, в комнатах ее, теплилась лампадка. Горела пред иконами лампадка — и не одна — и в почивальне Иоанна Антоновича.

Некоторые из церковных служений, совершение которых не требовало непременным условием нарочно освященного храма и престола, иногда совершались в комнатах Анны Леопольдовны.

Посты, установленные православною церковью, по крайней мере, первую неделю Великого поста, она старалась проводить по уставу восточной православной церкви, и в эти дни была употребляема особенно постная пища.

В числе икон, находившихся в ее комнате, был и образ Владимирской Пресвятой Богородицы.

Украшение святых православных икон было одним из ее любимых дел.

Все сказанное о религиозных отношениях императорского царствующего дома к православной восточной церкви, конечно, главным образом относилось лишь к ней, правительнице России, но не к супругу ее, герцогу Брауншвейгскому Антону-Ульриху. Хотя православное придворное духовенство и являлось с поздравлением этого принца в день тезоименитства его и получало за это определенное каждому духовному лицу, по особой табели, вознаграждение из сумм Камерцалмейстерской конторы; но Антон-Ульрих, живя от своей супруги в отдельных покоях дворца и держась лютеранского вероисповедания, присутствовал при богослужении в лютеранских кирках.

В народе Анну Леопольдовну любили, угадывая кротость ее, но ворчали, что-де на людях не появляется.

Теперь же на нее, выходящую из ворот Петропавловской крепости, с любопытством смотрели тысячи глаз. И она взглянула на петербуржцев. Какое-то чувство благодарности к ним, доверчиво кланяющимся ей в пояс, снимающим шапки, неожиданно пробудилось в ней.

Она вспомнила строгую тетку и заплакала.

В Зимнем дворце, памятуя еще слова Волынского: «…ибо в том разум и честь вашего высочества состоит, дабы не обнаружить своей холодности к супругу при посторонних», — Анна Леопольдовна, к удивлению придворных, весьма сердечно заговорила с мужем. Оба прошли в спальню сына и долго оставались там.

Она в те минуты жила прошлым.

А в зале толпились придворные. Лакеи зажигали свечи в хрустальных люстрах. Сверкало золото, и зеркала утраивали это сверкание.

И каждый из собравшихся чувствовал: прошлое отошло.

Старая лиса Остерман, едва Анна Леопольдовна вернулась в залу, крутился подле. Он был любезен до приторности. Он ловил момент. Ненавистный Миних серьезно болел, и Остерман, дабы скорее свергнуть его, копал под него каждый день, не ленясь, приезжая ко двору. Принц Антон-Ульрих был на его стороне, сетуя на то, что первый министр пишет к нему не так, как подчиненные должны писать начальникам, и докладывает только о ничтожных фактах. Остерман внушал правительнице, что Миних несведущ в делах иностранных и что по своей неопытности может вовлечь Россию в большие неприятности. (Интрига удастся, и после отставки Миниха Остерман станет фактическим правителем России. «Можно без преувеличения сказать, что Остерман теперь настоящий царь всероссийский, — напишет маркиз де ла Шетарди в Версаль. — Он имеет дело с принцем и принцессою, которые по своим летам и по тому положению, в каком их держали, не могут иметь никакой опытности, никаких сведений».

Чрез Линара пришлет Остерману король польский свой портрет с бриллиантами. Остерман знал цену драгоценностям и деньгам и недаром водил тесную дружбу с купцами Вульфом и Шифнером, через которых переваживал деньги в другие государства на вексели, «смотря в том прибыли по курсам».)

Его, прошедшего огонь, воды и медные трубы, весьма устраивали слова Анны Леопольдовны, не однажды жалующейся на трудности исполнения государственных дел: «Как бы я желала, чтобы сын мой вырос поскорее и начал сам управлять делами!»

— Как я понимаю вас! — в таких случаях восклицал Остерман.

Чрез его посредство герцог Антон-Ульрих указывал па возраставшую популярность Елизаветы Петровны, на то, что преображенцы, которые арестовали Бирона, становятся ее друзьями, а не Анны Леопольдовны.

Вторила ему и Юлиана Менгден, ненавидевшая цесаревну. Зная, что Елизавета Петровна не оставалась у правительницы долее семи часов вечера, Юлиана нарочно переводила все дворцовые часы, которые, в присутствии ее высочества, и били целым часом ранее настоящего времени. Елизавета это заметила.

И в нынешний вечер, заметив цесаревну, Юлиана сделала недовольный вид и, подойдя к Анне Леопольдовне, шепнула:

— Линар на днях будет в Петербурге.

Смятение выразилось на лице правительницы.

— Когда? — растерянным голосом спросила она.

— Дня через три. Так Остерман сказывал.

Юлиана безотрывно следила за выражением лица подруги. Ей показалась, что та едва тихо прошептала: «Боже, о Боже!»

Граф Линар, сразу же после приезда и официального представления правительнице, «был приглашен ею на дипломатическую конференцию, которая, по важности вопроса, должна была происходить только между ними без присутствия третьих лиц».

— Рады ли вы нашей встрече? — спросил Линар.

Анна Леопольдовна ответила не сразу. Она казалась равнодушной. Несколько раз окинула Линара рассеянным взором и все не решалась ответить.

— Вы молчите. А я… Я должен, не могу не сказать вам, что все эти годы жил воспоминанием о прошлом… о вас, наших встречах. Это едва ли не единственное, что давало мне силу. Надо ли говорить, сколько мыслей и чувств разбужено было, едва я оказался в России. Как подгонял время, чтобы скорей оказаться в Петербурге, близ вас.

— Где же вы были все эти годы? — тихо спросила она.

Он попробовал было коснуться ее руки, но она убрала ее.

— Где я был?.. Боже мой, искал душевного спокойствия, бежал от общества и не находил его. Я много думал о своем прошлом, о тех счастливых днях, которые испытал здесь, шесть лет назад.