Смерть Вазир-Мухтара - Юрий Тынянов

Мальцов выбежал от доктора Аделунга.

— О-о-о-у…

Он гудел на ходу.

— О, дорогие, голубчики, — проговорил он и топотал ногами, как капризный ребенок.

Он влетел в свою квартиру, на баляханэ, бросился к шкатулке и всунул ключик.

Ассигнации, расписки, золото. Он скомкал расписки, затолкал ассигнации в боковой карман.

Золото. Он набил карманы.

— Бежать.

— Куда, дурак, куда, дурачина, бежать? — спросил он себя с отвращением, передразнил и заплакал.

И слетел опять во двор. Побежал, наткнулся на двух персиянских солдат из стражи Якуб-султана. Они уходили со двора.

— Якуб-султан? — закричал он им. — Где Якуб-султан?

Они, не ответив, прошли мимо.

— Эа-а, — донес ветер.

Он пробежал несколько шагов за ними уже подгибающимися ногами. Потом отстал, споткнулся. Якуб-султан ушел — понял он и повернул.

Его отнесло к квартире Назар-Али-хана.

Персиянская стража стояла. Ферраши его оглядели.

— Эа-али, — все слышнее, не прекращается, не прекращается…

— Мне нужен Назар-Али-хан, немедленно, — сказал Мальцов, стуча зубами, ткнул пальцем в дверь, поясняя.

— Назар-Али-хан вчера ушел, — сказал один на ломаном русском языке.

Мальцов вгляделся в него и понял: толмач.

— …Салават…

Он схватил за руку толмача. Отозвал его. Сунул руку в карман. Сжал золото: пять, десять монет, горсть. Сунул ему в руку.

— Укройте меня, — сказал он, — здесь, а? У Назар-Али-хана? А? Он ведь ушел? а?

Толмач посмотрел на ладонь.

— Мало.

Мальцов полез в карман. Брюки его были плохо застегнуты, он поправил их.

— Всем надо дать, — сказал толмач.

— Дам, всем, даю, все, — сказал Мальцов и поднял ладонь ребром.

Толмач отошел к феррашам, поговорил и вернулся.

— Давай, — сказал он грубо.

Мальцов стал сыпать золото ему в руки. Толмач подозвал двух феррашей. Золото исчезло в карманах. У него осталось немного на дне левого кармана. Ферраши помедлили. Они смотрели на Мальцова. Теперь они прогонят его.

— Дорогие мои, голубчики, — сказал скороговоркой Мальцов.

Толмач открыл ключом дверь, пропустил Мальцова, посмотрел ему вслед и запер дверь.

И Мальцов лег ничком в ковры. Ноздри его ощущали сухой запах пыли. Он закрыл глаза, но так было страшнее, и он начал смотреть в завиток оранжевого цвета, в форме знака вопросительного.

Потом, через минуту или через полчаса — рев. Он вцепился обеими руками в край ковра, пригнул голову и смотрел на знак вопросительный.

Когда они выходили из ограды мечети Имам-Зумэ, их было пятьсот, шестьсот человек. Когда они подошли к проклятым воротам, их было десять тысяч.

Муллы и сеиды, шедшие впереди, не оглядывались. Но они чувствовали за собой рост дыхания, шагов, криков. Бежали кузнецы, фруктовщики, художники, кебабчи — торговцы жареным мясом. Они из переулков замешивались — одиночками, десятками, из улиц — сотнями. Сарбазы с ружьями. Однорукие люди в оборванных кулиджах поднимали левой рукой камни с дороги. Однорукие люди — лоты, воры. Кинжалы, палки, молоты, камни, ружья. Они прибывали из переулков. Их передавали старики, которые сами не шли. Топоры.

Глаза были красные, и черные зрачки масленые.

Лавки были закрыты, иначе бы их разгромили по дороге.

Но когда они подошли к проклятым воротам, наглухо запертым, они вдруг остановились.

Они стали. Руки сжимали молоты, камни, ружья, но ворота были заперты, и дом молчал.

Крики прекратились.

Русский флаг слегка потрепывался на древке.

— Слушать команду, — сказал Грибоедов. — Главные ворота запереть. Урядник Кузмичов, взять двадцать человек, стать у ворот. Урядник Иванов и Чибисов, взять пятнадцать человек, стать на крышу. Ружья держать наготове.

Он взбежал по узкой лестнице к себе.

Якуб Маркарян, выгнув голову, выглянул из двери и снова вошел в свою комнату. Он сел посредине комнаты на пол и поджал ноги. А ведь он стал уже отвыкать от этой привычки. Потом он услышал, как шум приблизился. Потом все затихло, и вдруг высокий голос где-то неподалеку прокричал его имя.

И сразу же:

— Аллах. Аллах.

И тишина.

Якуб Маркарян оскалил зубы. Он смеялся: ворота были крепкие.

— Саша, — сказал Грибоедов, стоя в приемной комнате, рядом со спальной. — Ну-ка, Саша, тащи сюда вино. Корзину тащи или две. И припасы.

Сашка позвал кучера; они возились в кладовой.

Доктор Аделунг, в мундире, сосал сигару. Рустам-бек и Дадаш-бек тоже были в комнате, полуодетые. Комната не имела ни жилого, ни человеческого вида.

— Откупори нам эту бутыль. А остальное тащи-ка на крышу к казакам. Пусть позавтракают. Ваше здоровье, доктор. Это аи.

Доктор Аделунг кивнул головой важно и грустно и чокнулся с Грибоедовым.

И только когда увидела толпа, что казаки на крыше пьют вино и едят, она очнулась. Белокурый человек в казакине, накинутом на белье, отдыхал от тяжелой корзины на крыше.

Полетели каменья в ворота.

Ворота чуть дрогнули.

Белокурый человек в казакине, согнувшись, побежал по крыше обратно, во внутренний двор.

Тогда щелкнул выстрел в толпе. Это был первый выстрел, и все его услышали.

Белокурый человек бежал, согнувшись.

И крик в толпе: мальчик в кулидже упал. Кровь была у него на лице. Кровь увидели. Его оттащили в сторону кузнец и сапожник. Он умирал.

Заговорили фальконеты. В крышу, в казаков летели камни.

Передние телами, без разбега, сотнями тел ударялись в ворота и, оглушенные, прядали назад. Казаки торопливо допивали вино.

Человек на лошади показался внизу. Он что-то кричал, махал рукой. Казаки видели, как его стащили с лошади, поволокли к упавшему мальчику, в воздухе поднялись палки, и человек провалился.

Казаки на крыше утерли рты, стали на колена и прицелились.

Так погиб Соломон Меликьянц, который метнулся к русскому посольству, как муха на огонь.

Были одновременны: кровь на земле, ворота, о которые бились тела, высокий белокурый человек, который бежал по крыше, трое или четверо казаков, вдруг растянувшиеся на крыше. И тут же увидели, что крыша конюшни, слева — шире, чем правая, с казаками.