Нелетная погода - Александр Бушков

– Помолчи, – поморщился Горчаков. – Он невольностановится на их позиции, понимаешь, добрячок ты мой? «Пусть все остаетсяпо-прежнему». А какое оно, прежнее? «Сытыми мы коммунизм не построим».Построим, Боря. Вы грамотный человек, с высшим образованием. Должны помнить,сколько миллионов, – да, миллионов! – человек умирают сейчас отголода или постоянно недоедают. Африка, Азия, Латинская Америка. Да и вЕвропах… Как вы думаете, поймут они вас, если вы скажете им: придется вамголодать и дальше, и умирать, и хоронить своих детей, и продавать своих детей,но зато вы должны гордо утешаться сознанием, что отстояли свою космическуюнезависимость? Поймут? Им нужен хлеб, а не ваша гордая независимость. Если ониузнают, что это вы помешали им получить еду для себя и своих детей, они васрастопчут и будут правы.

– Значит, идеал – сытое брюхо?

– Вовсе нет, – сказал он. – Просто сначала нужнонакормить и одеть человека, а остальное он сделает сам.

– Точно! – обрадовался Назар Захарыч, довольный, что иему удалось вставить словечко. – Сначала их покормить нужно, мы в сорокпятом первым делом выкатывали полевые кухни…

– Вот именно, – сказал Горчаков. – Прежде всего наплощади вывозили полевые кухни и раздавали кашу. Борис, этим людям, про которыхя говорил, не нужны высокие материи. Пока не нужны. Сейчас им не до того. Овысоких материях они станут думать потом, когда будут сыты и накормят своихдетей. Я вовсе не хочу утверждать, что с наступлением Эры Изобилия волшебнымобразом исчезнут абсолютно все пороки…

– Да, – сказал я. – От выпивки при таком бареудержаться трудно.

– Не опошляйте. Это мелочи. Полностью исчезнут преступленияпротив собственности, никто ведь не станет воровать у другого то, что имеетсам. Исчезнет пресловутый дефицит и связанная с ним уголовщина. Эра Изобилияуничтожит почву, на которой произрастает мещанин. Потеряет всякий смыслпроникать на базу с черного хода и носить записки от Ивана Ивановича. Так чтопостарайтесь забыть этого галактического провокатора.

– Он не похож на провокатора, – сказал я.

– Блаженный слюнтяй, не в терминах дело, – отмахнулсяГорчаков. – Он просто забыл, что такое голод. Перестаньте о нем думать.Думайте больше о том, что вы – представитель Земли. Из пяти миллиардовнаселения планеты, из двухсот пятидесяти миллионов населения государствавыбраны мы трое. Знаменосцы грядущих поколений – высокие слова, но что делать,если это правда. Нам выпало быть… Да, черт побери, подопытными кроликамиэксперимента, но это такой эксперимент, что я согласен с ролью кролика. Хотя мыне кролики.

– Апостолы, – сказал я.

– Не придирайтесь к терминам. Подобрать подходящие слованедолго. Люди, на которых лежит ответственность за человечество. Постарайтесьпроникнуться значением и величием этих слов. Вы уже не можете оставатьсякаким-то там просто Песковым двадцати шести лет от роду… Вы один из немногих,на ком лежит ответственность за светлое будущее человечества.

– Зажравшегося, – сказал я.

– Сытого, – сказал он. – Избавленного от суетныхзабот о куске хлеба.

– Молодой он еще… – застенчиво подал голос НазарЗахарович. – Лиха не хлебал, по карточкам не жил, и вообще…

– Вот именно, – сказал Горчаков. – Назар воевал, ая пацаном голодал после войны, мы-то помним, что значит кусок хлеба, не то, чтовы…

Спорить с ними я не мог – не умел. Я не привык спорить натакие темы и не предполагал, что когда-нибудь придется, но я знал, что неуступлю.

– Гоните этого иезуита, если еще раз появится, – сказалГорчаков, хлопая меня по колену. – Попался бы он мне, я бы с нимпоговорил… – Он встал и тряхнул за плечо Назара. – Поехали.

– На посошок, Витя, – кротко отозвался Назар Захарыч.Совершенно ясно, что, несмотря на перевес в годах, он ходил у Горчакова подкаблуком, тихий человек, добренький, безответный. Я не мог представить егомолодым, в шинели…

– Ладно, – разрешил Горчаков. – Доброй ночи,Борис.

Он ушел в прихожую, высокий, жесткий, собранный, разнавсегда определивший свою позицию и не собиравшийся отступать. Когда твойпротивник сильный человек, его даже уважаешь; легче, если он рыхлая ничтожнаяличность, и тем проще, его неприкрыто презираешь, а сильного презирать невозможно,нужно что-то большое, чтобы перестать его уважать.

Назар Захарыч допил посошок и встал.

– Доброй ночи, Боря, – сказал он плюшевымголосом. – Вы не обращайте внимания на все, что Витя про политику… Простовспомните детишек в неблагополучных странах, видели ведь фильмы? Ужас…

– Послушайте, – сказал я. – Вы оба мне так и несказали, я не могу понять… В чем суть эксперимента, самая суть?

– Ну это же просто, Боря. Помните школьные опыты с бумажками?Опустили ее в пробирку, посинела она или там покраснела – опыт удался. И воттакие бумажки – мы трое. Посинеем – все в порядке, можно начинать по всейпланете. Поняли?

– Понял… – сказал я. – Доброй ночи. Дверь за нимизахлопнулась. Я прибрал со стола, поплелся в спальню. Жанна захлопнула книгу ивопросительно взглянула на меня, я отобрал книгу, положил ее на столик ипоцеловал Жанну.

– Ушли? – спросила она.

– Да, – сказал я.

– Вы не поссорились?

– Вроде нет. Ноль-ноль, команды покидают поле. Мне было сней удивительно просто и легко, как будто мы знали друг друга с пеленок, и спервого класса я таскал за ней портфель, в девятом целовались в подъезде, а ввосемнадцать прибежали к загсу за час до открытия.

– Слушай, – сказал я, садясь рядом с ней. – Понимаешь,такое дело… Если эксперимент провалится, что будет с тобой?

– Не знаю.

– То есть как? Что, у тебя на этот счет нет инструкций?

Она молчала. За окном стояла теплая летняя темнота,вспыхивали огоньки электросварки на соседней крыше, во дворе припозднившийсягитарист орал ужасным голосом песню про каскадеров.

– Сложно… – сказала она. – Во-первых, не хочу явозвращаться. Во-вторых, наши, кажется, чего-то не рассчитали или не ждали. Выкакие-то особенные, с остальными было проще, у нас принято считать, что любаяцивилизация, не достигшая Эры Изобилия, достойна жалости, вы же полностьюподходите под стандарт неблагополучных, отсталых, но в вас что-то есть, то ливаши книги, то ли, не знаю, как сказать… Я не знаю, как это выразить, нас неучили думать о таких вещах…

– Жанна ты, Жанна, – сказал я, не зная, что ещесказать.

– Догадываюсь, что тебя мучает, – тихо сказалаЖанна. – Так вот, я не хочу, чтобы у нас с тобой было по обязанности,понимаешь? Я тебя люблю, Борька. Смешно, да? Жена впервые объясняется мужу влюбви на третий день после регистрации. А муж ей вообще еще не объяснился.

– Жутко смешно… – согласился я. Утром меня поднял с постелидлинный звонок, и снова на площадке стоял Белоконь во всем своем мотоциклетномвеликолепии. Он ничего не сказал, не поздоровался, стоял и смотрел.