Замыслил я побег - Юрий Поляков

— Один! — доложил Башмаков.

— Ско-олько?

— Полтора, — со вздохом признался Анатолич, не умевший врать жене.

Потом вернулась из школы Катя, собрала сумки, навьючила их на Башмакова, и они помчались на вокзал. Электричка была переполнена. Сдавленный со всех сторон, Олег Трудович потел, страдая от страшной духоты, впитавшей запахи жратвы, которую перли с собой дачники. К концу дороги Башмакову стало казаться, что его и без того худое тело умяли еще размера на два.

Зинаида Ивановна вместе с облезлым Маугли ожидала их у калитки. Она была свежа, бодра и сельскохозяйственно использовала каждую пядь своих шести соток, даже держала козью парочку Аллу и Филиппа. Зять с дочерью наведывались не часто, и теща заранее тщательно обдумывала фронт работ. Едва Башмаков отдышался после электрички, как получил почетное задание вычистить хлев.

— Картошечку завтра окучивать будем! — пообещала теща и отправилась на кухоньку варить вместе с Катей клубничное варенье.

Ужинали на зимней террасе, под большой фотографией, запечатлевшей живого, улыбающегося Петра Никифоровича в обнимку с Нашумевшим Поэтом. Дашка приехала на следующий день к обеду в сопровождении Кости. Он был одет не по форме, а в джинсы и майку. Лишь короткая стрижка и выправка выдавали в нем офицера. По тому, как они, дурашливо толкаясь, отпирали калитку, по тому, как шли по узкой дорожке к крыльцу, сплетя мизинцы, по тому, как дружно засмеялись, увидав Башмакова с тяпкой, стало ясно: за минувшие сутки случилось многое. Впрочем, Олег Трудович и в самом деле был смешон: семейные трусы в горошек, огромное сомбреро, подаренное еще покойному тестю композитором Тарикуэлловым, и тяпка в руках.

— Рабский труд на фазенде дона Пуэбло! — сказал Костя. Дашка заливисто засмеялась. Зинаида Ивановна, надсматривавшая за качеством производимых работ, недовольно оглянулась.

— Бабушка, это — Костя! — представила внучка. Лейтенант припал на колено и, к великому смущению Зинаиды Ивановны, почтительно поцеловал ее некогда холеную, городскую, а теперь совсем уже деревенскую руку. Потом парочка скрылась в доме и через несколько минут выскочила на солнышко в совершенно пляжном виде. Костя, поигрывая молодыми, трепетными, как ноздри рысака, мускулами, отобрал у Башмакова орудие труда. Дашка взяла грабельки, и они направились в конец участка, где длинные грядки картошки вздымались, словно зеленые морские волны с бело-розовой пеной цветения на гребнях. Работали весело, изредка озирая едва прикрытую наготу друг друга серьезными вспоминающими взглядами. Потом ушли купаться на пруд в сопровождении Маугли, полюбившего молодого лейтенанта с первого нюха. По возвращении Костя, благо в июле день долгий, навыполнял кучу заданий, которые едва успевала давать ему счастливая Зинаида Ивановна.

— Смотри, Тунеядыч, какие мужья бывают! — вздохнула Катя.

— А Костя еще ничей не муж, — сообщила Дашка. — Вот возьму и выйду за него!

— После суточного знакомства? — Катя усмехнулась.

— Здра-асте! Мы с ним знакомы с детства! — Дашка высунулась по пояс в окно. — Ко-ость, сколько мы с тобой знакомы?

— Тринадцать лет, десять месяцев и двадцать шесть дней! — крикнул он.

— Вот, у Кости все посчитано.

Ужин прошел за рассказами о том, что случилось в теннисном клубе. А случилось вот что. Дашка, как всегда, встала у стенки вместе с длинной Валей и начала отрабатывать удары. Тренер, злой как собака, не обращал на них никакого внимания. Он надел новый теннисный костюм, высветлил и уложил волосы, а чертова Вета позвонила и сообщила, что на тренировку приехать не сможет… Костя поначалу просто наблюдал за Дашкой, а потом взял ракетку и стал показывать, как правильно стоять у стенки.

— Почему на корте посторонние?! — заорал тренер.

— Это со мной! — ответила Дашка.

— У нас вход платный!

— Сколько? — спросил Костя.

— Десять долларов.

И тут на глазах изумленной Дашки Костя достал десять баксов, протянул тренеру и спросил:

— А сколько стоит с вами покидать?

— Двадцать долларов в час!

Дашка попыталась увести Костю, но не тут-то было. Он заплатил за два часа, взял у Дашки ракетку, вышел на корт и в конце концов обыграл тренера, который от ярости расколотил ракетку об пол…

— Я же не знала, что Коська был чемпионом училища! — захлебывалась от восторга Дашка. — А какая у тренера была прическа в конце! Кость, покажи!

Лейтенант взлохматил свою короткую стрижку и скроил совершенно идиотскую гримасу:

— Дураков надо учить!

Все засмеялись, а Зинаида Ивановна даже схватилась за сердце.

Вечером Костя и Дашка ушли гулять в поселок. Башмаков проводил их до калитки. Теплая июльская темень пахла медом. Освещенная решетчатая веранда, где Зинаида Ивановна и Катя накрывали стол к вечернему чаю, отсюда, из ночного сада, напоминала огромный фонарь, где поселились гномы. Олег Трудович подумал вдруг о том, что если бы человеку (человеку, а не заводной мыши!) после смерти предлагался на выбор любой способ вечностьпрепро-вождения, он, Башмаков, выбрал бы, наверное, вот этот: стоять в ночном саду на тропинке, ведущей к дому, вдыхать всей грудью медовую темень и смотреть, как на освещенной веранде накрывают стол к вечернему чаю…

Молодежь вернулась. Дашка восторженно рассказывала про то, как возле пожарного пруда к ним привязался известный дачный хулиган, обхамивший ее давеча по пути на станцию. Костя надавал ему по шее и скинул в воду к пиявкам.

— У них, оказывается, в училище и у-шу преподают! — благоговейно сообщил а Дашка.

— Дураков надо учить! — потирая ушибленный локоть, скромно улыбнулся героический лейтенант.

Всеобщее ликование не разделила лишь Зинаида Ивановна, пробормотав, что хулиганье за такие вещи и дачу спалить может.

— Костя, — спросила Катя, — вас, случайно, не на секретного агента готовили?

— В известной степени. Но пока это никому не нужно.

— А может, и правильно? — предположил Башмаков. — Человечество вступило в эру вечного мира.

— Вечного мира не бывает, бывают только затянувшиеся перемирия, — серьезно ответил Костя.

— Вы так думаете? — внимательно посмотрела на него Катя.

— Да, я так думаю. И Жириновский тоже.

Некоторое время сидели молча, и было слышно, как под потолком мотыльки стрекочут крылышками вокруг горящей лампы.

— Покойный Петр Никифорович, — вдруг нарушила тишину Зинаида Ивановна, — ремонтировал на Ходынке квартиру одному разведчику. Генералу. У Гитлера был список наших самых опасных диверсантов. И генерал значился в этом списке на третьем месте. Петр Никифорович из уважения настелил ему дубовый паркет. Специально достал, выменял на импортную сантехнику. А генерал-то не поверил, что паркет дубовый, и накладную затребовал. А какая накладная? Петр Никифорович так расстроился, так расстроился… Он ведь из уважения!