📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгСовременная прозаРека без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 ... 219
Перейти на страницу:

Когда однажды, совершенно осатанев от песни, которая проникала в наш с Тутайном «зал» пять или шесть раз на дню, я осмелился спросить Олафа, почему он столь неизменно предпочитает эту мелодию всем другим, я услышал в ответ: «Это самая красивая песня в мире».

Таковы люди, живущие в норвежских горах: все, с чем они имеют дело, должно быть самым лучшим. Их вера самая лучшая, они лучшие крестьяне, лучшие ремесленники, лучшие люди, у них самая лучшая музыка и самая лучшая земля. Непостижимая гордость, непостижимое самоощущение, непостижимая самоуверенность… Только пиетизм оказался сильнее, чем внутренняя сила этих отшельников из горных долин: он потихоньку высосал их души, дав взамен жиденькую американскую болтовню, до бесконечности повторяющуюся. Он сбил их с толку с помощью Апокалипсиса, этой книги Иоанна, которую они называют Откровением: этого инструмента падших ангелов, воздействующего на наивные умы. — Понятно, что Олаф собрал вокруг себя в качестве покупателей всех тех, кто еще оказывал сопротивление, пусть и слабое, угару новомодного благочестия. А таких в общем и целом нашлось немало. Есть дома, которые успешно противостоят всемирному потопу миссионерской пропаганды. Потому что подлинное здоровье плохо уживается с сервильной привычкой постоянно каяться в собственных грехах. Грех (а проповедники почему-то всегда говорят только о плотском грехе) теряет видимость порочности, когда становится жизненной необходимостью. Порочными могут ощущать себя только те, кто достаточно слаб, чтобы довольствоваться тоской по злу. А вот повсеместно распространенная порочная практика — обманывать друг друга, обсчитывать ближнего, заниматься сомнительными делишками — ревнителей веры не беспокоит. Они не чувствуют, как воняет их кошелек. О такой вине они забывают. Впрочем, никто им о ней и не напомнит.

Некоторые хутора стояли, словно скалы, в бушующем море скабрезных покаянных признаний, и их хозяев не волновали крики тех бедолаг, которые хотели уподобить Бога себе. На плодородной возвышенности, к северу от поселка, располагался хутор крестьянина Винье{255}. Винье был большим и сильным. Говорил вообще мало. Но смеялся над угарными радениями в молитвенном доме. Браконьер Коре тоже над ними смеялся. Коре продавал Олафу Ларвигу, единственному здесь представителю горной полиции{256}, куски оленины, выдавая их за говядину. Так он платил дань за свои преступления, известные каждому. Он тоже владел маленьким хутором, в шести километрах над долиной… Долина Уррланд, которая тянется между скальными стенами на семь километров и в некоторых местах достигает семисот метров в ширину, заполнена галькой. Миллиардами круглых камней самых разных размеров. Ванген тоже стоит на возвышении из рыхлых обломочных пород и гальки. Даже кладбище, сожравшее такое количество мертвецов, все еще бедно гумусом. А ведь люди гниют там вот уже восемь столетий… Пахотные участки здесь приходится создавать. Этому учат бедность и голод. Над решением этой задачи люди бьются уже два или даже четыре тысячелетия. Род за родом гибнет в трудах, превышающих человеческие силы. Государство продемонстрировало свое участие. Самых усердных крестьян оно награждает серебряным кубком. Сердце разрывается, когда видишь этот рабский труд. Ведь это самое настоящее рабство: выковыривать камни и обломки скал из-под тонкого слоя поросшего вереском грунта; долина представляет собой высохшее русло реки — и земля здесь сплошь состоит из камней ледникового периода. В долине было два человека, которые взвалили на себя этот губительный труд, на всю жизнь. Что равносильно приговору к пожизненным каторжным работам… Я, собственно, не знаю, с чего начинается такое призвание, не знаю и кому принадлежит бесплодная земля, прежде чем ее начинают освобождать от камней… По земле бродят овцы и питаются растущей на ней скудной растительностью. Потом кто-то решает построить здесь дом, и становится очевидно, что с такой работой связаны большие надежды. Рядом можно добывать красивые каменные глыбы. Сперва строят подвал и фундамент: со стенами метровой толщины. Потом, из бревен, — жилые помещения. И в них поселяется нужда. Крышу равномерно покрывают толстыми сланцевыми плитами, как здесь принято. (Более старые дома довольствуются крышей из березовой коры и дерна{257}; а представительские здания — церковь, отель, лавка Олафа Эйде и особняк старого ленсмана, сюда же можно причислить и несколько старых амбаров зажиточных крестьян, — крыты неодинаковыми, большими и тяжелыми кусками сланца. Когда видишь такое, хочется заплакать: настолько красиво выражает себя здесь расточительство.) Облицовку стен досками хозяева откладывают на позднейшее, лучшее время… Но и через десять, двадцать, тридцать лет ветер понемногу выдергивает из щелей между бревнами паклю и мох — лучшее время не наступило, оно никогда не наступит…

Начинается главная работа. Я сам наблюдал, как люди сажают на галечном поле фруктовые деревья. Может, эти люди следуют рекомендации государства или одной из его комиссий. В горных долинах действительно созревают хорошие фрукты, необычайно вкусные… Следующая цель — картофельное поле. Тут-то и заявляет о себе нужда. Человек владеет двумя, тремя, четырьмя козами. Летом он вместе с сотнями других таких же владельцев отправляется на сетер{258}, чтобы козы паслись там. Корм на зиму нужно запасать. Человек владеет правом на использование маленького горного участка. Там, на наклонном, изборожденном трещинами выгоне, он заготавливает немного сена. По натянутой проволоке спускает этот груз с горы, в долину. Так же спускаются и вязанки хвороста — паря в воздухе, к самым домам… Заготовленного сена для прожорливых коз не хватает. Приходится собирать еще и другой урожай — листья деревьев. Самое распространенное дерево в норвежских горах — береза. Их-то и калечат крестьяне. Весной, как только полностью разворачиваются молодые листочки — а цвет первых побегов, самый юный цвет едва развернувшихся листьев здесь красный, ярко-красный, — крестьяне, размахивая подобием мачете, обрубают тонкие ветки. Деревья оказываются лишенными всей листвы. Своими ужасными ранами и культями эти калеки вопиют к небесам. В горах часто попадаются рощи, которые — в разгар весны — стоят как сообщество мертвецов… Хуже: как оцепенелые жертвы, с которых содрали кожу, но которые еще живы. — Рассказывают, что древние германцы будто бы карали преступление против деревьев потрошением: извлечением у виновного кишечника. Это преступление бедняков поистине ужасно, и потому так неизгладимо запечатлелось в предании. Старый ленсман неоднократно говорил: всех коз следовало бы задушить. Он не говорил: бедняков следовало бы задушить… Деревья не могут выдержать, чтобы с ними так обращались каждую весну. Им нужно давать передышку на сколько-то лет. Я не знаю, на сколько именно, но местные эксплуататоры давно это просчитали. Я только знаю, что деревья становятся жертвами такого преступления много раз, прежде чем умирают, срубленные топором. И что их внешний облик меняется под воздействием вновь и вновь повторяющихся мучений. Как руки, как парализованные человеческие руки — изувеченные, покрытые ужасными желваками, — торчат из ствола обкромсанные ветки. Листья же подвергаются просушке. Они и зимой сохраняют зеленый цвет. И козьи глотки от удовольствия наполняются пеной. А из заднего прохода эти животные выталкивают маленькие, почти черные катышки. И козье вымя дает жирное молоко…

1 ... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 ... 219
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?