Обратный отсчет - Олекса Белобров

Галя как раз принимала дела «старшей» в хирургическом и полететь с ним никак не могла, хоть и мечтала поглядеть на знаменитые на всю Центральную Азию кабульские базары. Поэтому, поставив ее в известность о внезапной поездке, Хантер, прихватив хайратоновский «окурок», в тот же день на «скотовозе» АН-12 вылетел в Кабул.

В прокуратуре его приветливо встретил майор юстиции Серебряков и сразу увел к себе в кабинет. Обнялись, после чего Андрей Павлович неожиданно спросил:

— Полагаю, нервы у тебя в порядке?

Хантер кивнул и насторожился.

— Хочу, чтобы ты посмотрел некоторые видеозаписи, захваченные спецназом. Но сразу предупреждаю — держи себя в руках. Там всякое, в том числе и видео разгрома колонны, в которой ты направлялся в Кабул, снятое западными телевизионщиками за несколько минут до гибели. Кроме того, там собран еще всякий малоаппетитный фактаж — очевидно, кассета предназначалась для поднятия боевого духа моджахедов. Изверги, отснявшие и смонтировавшие эти, с позволения сказать, сюжеты, не рассчитывали, что они когда-либо попадут в наши руки. Спецназовцы, которые брали связного с кассетой в рюкзаке, смеялись: в последнюю минуту перед захватом «дух» попытался «засветить» видео, по невежеству решив, дескать, это что-то вроде фотопленки…

Майор прошагал к новенькой видеодвойке в углу кабинета, которую Хантер в прошлый раз здесь не видел.

— Ну что, к делу? — спросил он. — Твоя задача: отсмотреть сугубо внимательно, а затем сообщить следствию все, что покажется тебе знакомым, важным и представляющим интерес для прокуратуры. Или все-таки сначала налить?

— Давай, — согласился Петренко, уже догадываясь, что предстоит увидеть. — Только слегка, во всяком случае, не в таких объемах, как в тот раз, когда ты, Андрей Павлович, на аэродроме вместо справки мне пустой бланк прокуратуры врулил!

Оба посмеялись. Серебряков извлек из холодильника бутылку водки, нашел в столе пару стаканов и наполнил оба почти до краев.

— Пей, Саня. Когда до конца досмотришь — протрезвеешь.

Саня выцедил водку, как воду, и уставился на экран, не закусывая. Предчувствие не обмануло.

…Горели «наливники», багровые полотнища пламени рвались к небесам. Плотность огня была такой, что пришлось убавить звук. Чудовищным факелом через экран пронесся пылающий солдатик — водитель «наливника», и тут же гази с простодушной ухмылкой прикончил беднягу выстрелом в голову. За кадром звучали голоса, комментировавшие на английском и пушту разгром колонны под Кабулом. Потом ракурс изменился — та же расстреливаемая колонна, но уже с другой точки съемки, — более высокой.

Внезапно перед медленно ползущим к изувеченной барбухайке МАЗом выскочил какой-то шурави и с фантастической скоростью рванул к останкам афганского грузовичка. Оператор дал увеличение — стало видно, как вокруг этого полоумного очереди буквально выгрызают асфальтобетон дорожного полотна. Не обращая никакого внимания на огонь, полоумный домчался до барбухайки и, выхватив из-за груды трупов маленькую девочку, нырнул вместе с нею под колеса застывшего невдалеке КрАЗа.

«Ба, да ведь это же я собственной персоной!» — мелькнуло в голове у Хантера. Ему еще никогда не приходилось видеть себя на видео в такой обстановке.

Далее было обстоятельно отснято, как погиб Побратим: рушащийся в пропасть МАЗ, переворачивающийся трал с «бээмпэшкой», прапорщик Бросимов, на лету выскакивающий из башни, сквозь стрельбу донесся даже отчаянный крик Чекиста…

Крупно, с особым наслаждением оператор снимал трупы шурави, разбросанные вблизи подожженных машин. Вот разбитые в пух и прах зенитные установки на изрешеченных «Уралах», вот БРДМ, из которого отстреливается одинокий шурави, а гази, демонстративно, на камеру, зарядив гранатомет, прицеливается и всаживает гранату в борт машины. В следующем кадре БРДМ пылает свечой, а из его раскаленной утробы доносится страшный, нечеловеческий крик — обгоревшая душа прощается с жизнью. Тем временем комментатор за кадром захлебывается от хвалебных эпитетов…

— Выключи, не могу, — прохрипел Хантер, подставляя стакан, — плесни…

— Никто еще с первого раза до конца не досмотрел, — мрачно сообщил Серебряков, снова наполняя стаканы. — Тем не менее смотри внимательно, мне нужны твои свидетельства!

Выпили, закурили, майор снова включил видеокошмар.

…Кадры разгромленной колонны исчезли с экрана. Их место заняли другие — вот два захваченных в плен шурави — молоденький прапорщик и солдат, оба автомобилисты. Избитые, обессиленные, запуганные, они, едва держась на ногах перед камерой, отвечают на вопросы. Невидимая женщина задает их на английском, потом вопрос переводится на пушту, а уж затем мужской, наглый и веселый голос с сильным акцентом повторяет на русском: «Из какой части? Откуда родом? Есть ли семья, дети? Как попали в Афганистан? Как осмелились поднять оружие против воинов Аллаха?»

Пленные растерянно отвечают, очевидно, надеясь, что присутствие западных журналистов и чистосердечное признание помогут им сохранить жизнь. Но выходит иначе — пленных выводят за кишлак, раздевают догола. Бодрый женский голос спрашивает на английском, и им переводят: не желают ли они перед расстрелом передать что-либо своим родственникам в России? Перевод сопровождается гомерическим хохотом и сальными шутками на пушту и дари. Солдат падает на колени, умоляя не убивать его, у прапорщика тоже катятся слезы по щекам, но он держится. Не дожидаясь, пока аманаты произнесут хоть что-нибудь, два душмана в упор расстреливают пленных. Те бьются на земле в конвульсиях, пока небритые «духи» их не добивают…

— Я еще налью, — сдавленным голосом проговорил Серебряков, вытаскивая еще бутылку и не дожидаясь согласия.

…Дальше пошло еще хуже, так как съемки велись уже без журналистов. В Сашкиной голове, отягощенной ненавистью и жаждой мести, подогретой алкоголем, все смешалось: на экране аманатам-шурави заживо отрезали головы и гениталии, их насиловали, разрывали быками, вспарывали животы и грудные клетки, сдирали кожу…

С особым смаком и мельчайшими деталями были отсняты все еще распространенные в Афганистане особо мучительные средневековые казни — такие, как «Красный тюльпан» — когда пленному вводят лошадиную дозу наркотиков, подвешивают за руки, а затем надрезают кожу вокруг пояса и начинаются сдирать ее вверх так, что образуется некое подобие кошмарного цветка. Еще кошмарнее «Труба Азраила» — раненому лейтенанту вставили в анус металлическую трубу, запустив в нее молодую кобру, а затем начали разогревать открытый конец трубы паяльной лампой. На то, как умирал этот мученик, было физически невозможно смотреть…

— Ну что? — спросил Серебряков, когда пленка кончилась. — Еще водки?

— Не надо, — сухо проговорил Хантер, совершенно трезвый и с ног до головы мокрый от пота. — Давай, записывай мои показания, я готов…

Помимо уточнения событий при разгроме колонны под Кабулом, на экране он опознал рядового Уразбакова — того самого, которого он в свое время менял на Наваля. Солдата поочередно насиловали четверо дюжих головорезов. Опознал он и советника Аникеева, который был также изнасилован и казнен, а также отрубленную голову Кречета — капитана Быстрякова — с отрезанным половым членом во рту. Головы Быстрякова и Аникеева он заметил и в показанной мельком каннибальской экспозиции голов советских офицеров в пакистанской резиденции одного из вождей афганской оппозиции. Распятый труп Оксаны был снят издалека — «духи» не желали особо афишировать, что воюют и с женщинами, это как-то не укладывалось в их концепцию джихада, но Хантер опознал и ее…