Русская эмиграция в Китае. Критика и публицистика. На «вершинах невечернего света и неопалимой печали» - Коллектив авторов

европейскими поэтами неоромантического и символического направления.

Романтик, поставивший свое «нет» тусклой действительности, А. Блок был создан для той поэзии, которой он сделался лучшим представителем.

Его поэма «12» захватила всех, вызвала бурю восторгов и негодования, и в вихре кривотолков и натяжек, понеслась по России и заграницей в переводах на многих языках.

А. Луначарский, эстет и тонкий, защищая достижения революции, утверждал с большим пафосом на литературном митинге в Петербурге, что все ужасы и разрушения революции, все страдания и потоки крови оправданы самим фактом появления такого произведения, как поэма «Двенадцать»…2

Это, конечно, гипербола. Но и многие друзья Блока, именно так же понимая поэму, не хотели подавать руки поэту.

3. Гиппиус очень тонко и изящно выразила это в стихотворении, которое посвятила Блоку и А. Белому, – где рассказывает, что Христос созвал к себе всех любимых детей, но двух не досчитался…3

Но Блок не забыл Христа. И поэма Блока была неверно понята.

* * *

Нужно ознакомиться с основными чертами творчества Блока, – поэта города, проследить особенности его стиля, нужно понять его музу, вдохновляющуюся «лакированием тротуара», «цепь фонарей», протянувшихся «сквозь улицы сонные», пьяные от криков и шума; нужно жить в столице, чтобы понять эти мелькания городской суеты, в ее внешней связности и кажущейся случайности, этот неопределенный гул лихорадочной жизни – и тогда нам сделается ясен замысел Блока.

В городе все живо и призрачно. Блок любит его бессвязность и беспорядок. Чем меньше последовательности, тем больше настроения. Отсюда и особенности стиля.

Фраза должна быть кратка, оборвана, обломана, неясна.

Не нужно подлежащего, – и так догадаются.

Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте.

Прильнуло к дрожащему сердцу,

Красный с козел спрыгнул4.

* * *

Ступила на светлый тротуар,

Исчезла в толпе.

Что блеснуло? Кто ступала? Кто красный?5

Эту краткость Блок заимствовал еще из Фета, над которым так издевались «радикальные» Добролюбовы и Писаревы.

Блок любит криптограммы и все загадочное. Пусть догадываются избранные…

Блок и воспринимает действительность какими-то особыми постижениями ее внутреннего смысла. Но он заворожен уличными шумами, таинственной суетой города и лихорадочным движением толпы. Это опьяняет его и возбуждает к работе. Одинокий в своем романтическом идеализме, – он реагирует и на грубую жизнь кабака, улицы, рынка, бушующей толпы.

* * *

Душа поэта не могла не отозваться радостью в первые минуты угарного ликования. Но он не любит буржуазию, не как социалист, а как тонкий человек, – поэт Божьей милостью, романтик. Еще в 1908 году Блок писал обывателю-читателю:

Ты будешь доволен собой и женой,

Своей конституцией куцой, —

А вот у поэта – всемирный запой,

И мало ему конституций6.

Модернистскую антипатию к буржуазии усиливала и поддерживала психика русского человека с его любовью к шири, к беспредельному и необъятному, новому.

Но в своей поэме «Двенадцать» Блок отрицал и сознательно, и бессознательно весь ужас совершившегося. Этой революции Блок не принял.

* * *

Поэма написана в обычном Блоку стиле переживаний, впечатлений, мелькающих образов. Он не писал политические поэмы. «Во время и после окончания “Двенадцати”, – пишет он, – я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг – шум слитный… Кто видит в “Двенадцати” политические стихи, – или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи… Моря природы, жизни и искусства разбушевались, брызги встали радугой над нами. Я смотрел на радугу, когда писал “Двенадцать”, – оттого в поэме осталась капля политики».

Эта капля, думает Блок, «не убьет смысла поэмы».

И Блок готов относиться ко «всему этому» только с иронией. Это подлинные слова Блока, опубликованные недавно А. Белым7.

В поэме «Двенадцать» картинки – блики, голоса, шумы, отдельные фразы, типы, черточки. Все на фоне белого снега, окрашенного кровью, громадных плакатов – «вся власть Учредительному Собранию», непрерывных выстрелов «Трах-тах-тах» и – дикого разгула людей, сломавших все перегородки.

Снежная метель звучала уже не раз в стихах Блока и стала «привычным ландшафтом его души».

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек!

Вот старушка плачется, убивается – зачем такой большой плакат. Вот кто-то (из интеллигентов) говорит вполголоса:

– Предатели! – Погибла Россия!

Вот красноармеец издевается над «товарищем попом» и его «брюхом». Вот «барыня в каракуле» упала, и веселые голоса озорников насмешливо звучат: «Ай, ай! Тяни подымай!»

Вот сиплым голосом проститутка сообщает другой: «и у нас было собрание в большом здании. Обсудили, постановили брать десять – на время, а на ночь – двадцать пять». Тоже приобщилась к революции…

Вот пьяный! Голодный! Кто-то властно кричит: проходи!

И уже из опечаленной души Блока вырываются слова:

Черное, черное небо.

Злоба, грустная злоба

Кипит в груди.

Черная злоба, святая злоба.

Вот идет отряд новых, красных солдат; они поют залихватскую песню вперемежку с жалобами, на «горе-горькое, рваное пальтишко». Конец песни взят Блоком с плаката, который действительно висел на стенах Петроградских улиц:

– Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем.

А последние слова: «Господи благослови» екнули в чьей-то душе, перепуганной тем, что творится вокруг. Выходят двенадцать человек:

– В зубах – цыгарка, примят картуз.

На спину бы надо бубновый туз!

Это – Блок! Так думает он, и все, кто видел этих молодцов. Выстрел и залпы победителей, как нельзя кстати, являются ответом на предыдущие слова.

Без креста! Эти слова повторяются у Блока в поэме несколько раз.

Великолепно вставлено в поэму дикое разгулье Ваньки с Катькой, – проституткой, – мотив, уже давно использованный Блоком в его цыганских песнях. Ревнует, любит, убивает и мстит целому миру.

– Эту девку я любил!

В Ваньке есть что-то карамазовское и звериное.

* * *

Блок во многом находится под влиянием Достоевского. Фраза: «Товарищ, винтовку держи, не трусь! Палнем-ка пулей в святую Русь» – напоминает рассказ Достоевского «Влас» («Дневник писателя»).

Крестьянин направляет ружье на причастье – и в минуту свершения святотатства «дерзости небывалой и немыслимой», – является крест и на нем – Распятый:

Влас пошел по миру и потребовал страдания.

Появление Христа впереди двенадцати имеет связь с рассказом Достоевского. Но конец поэмы получает еще более глубокий смысл, вероятно, стихийно, интуитивно вызванный образным мышлением поэта. Где-то в глубине воспоминаний таился образ «бунтаря» из рассказа Достоевского, и образ Распятого выплыл перед духовным взором