Она же Грейс - Маргарет Этвуд

От Грейс Маркс,

Провинциальный исправительный дом, Кингстон,

синьору Джеральдо Понти, магистру нейрогипноза,

чревовещателю и выдающемуся чтецу чужих мыслей,

через Театр принца Уэльского, Куин-стрит, Торонто,

Западная Канада.

25 сентября 1861 года

Дорогой Джеремайя!

Я увидела афишу твоего представления, которую раздобыла Дора и приколола к стене прачечной, чтоб было веселее. Я сразу же тебя узнала, хоть ты изменил имя и отрастил косматую бородищу. Один джентльмен, ухаживающий за Марианной, видел это представление в Кингстоне и сказал, что «Грядущее, предсказанное огненными буквами» – первоклассный номер, не жалко потратить деньги на билет, а две леди даже упали в обморок. И еще он сказал, что борода у тебя ярко-рыжая, так что я думаю, ты ее покрасил или приклеил накладную.

Я не пыталась связаться с тобой в Кингстоне, ведь если бы нас вывели на чистую воду, возникли бы трудности. Но я увидела, где будут показывать представление в следующий раз, и поэтому отправляю письмо в торонтский театр, надеясь, что оно до тебя дойдет. Наверное, это новый театр, ведь когда я была в городе последний раз, театра с таким названием там не было, но это было двадцать лет назад, хоть и кажется, что минуло лет сто.

Как мне хотелось бы снова с тобой повидаться да поболтать о былых временах, когда все мы веселились на кухне у миссис ольдермен Паркинсон, пока Мэри Уитни не умерла, а со мной не стряслась беда! Но чтобы приехать сюда незамеченным, тебе пришлось бы хорошенько замаскироваться, ведь лицом к лицу одной рыжей бороды будет мало. И если бы тебя раскусили, то решили бы, что ты их обманул, ведь одно дело – показывать фокусы на сцене, и совсем другое – в библиотеке. Им захотелось бы узнать, почему ты перестал быть доктором Джеромом Дюпоном. Но мне кажется, просто в цирке больше платят.

После гипноза ко мне стали лучше и уважительнее относиться, хотя, наверное, меня просто начали побаиваться – иногда трудно понять разницу. Никто не хочет вспоминать о том, что я в тот раз наговорила, и все считают, что это может меня расстроить, но в этом-то я сомневаюсь. И хотя я снова выполняю работу по дому, прибирая, как и прежде, комнаты и подавая чай, меня так и не освободили из тюрьмы.

Я часто думала над тем, почему доктор Джордан так внезапно уехал; но ты ведь тоже очень быстро уехал, и наверное, не знаешь, в чем тут дело. Мисс Лидия была потрясена отъездом доктора Джордана и целую неделю не желала спускаться к обеду, повелев приносить поднос к себе наверх. Она все лежала в кровати, будто больная, – лицо бледное, а под глазами темные круги, как у королевы из трагедии, – и из-за этого очень тяжело было убирать в ее комнате. Но юным леди позволительно так себя вести.

После этого она пристрастилась к вечеринкам, куда ходила с кучей молодых людей, особенно с одним капитаном, но из этого не вышло ничего путного. Военные прозвали ее потаскухой, потом были ссоры с матерью, а еще через месяц объявили, что Лидия помолвлена с преподобным Верринджером – это было неожиданностью, ведь она всегда смеялась над ним у него за спиной и говорила, что он похож на жабу.

День свадьбы назначили гораздо раньше, чем это принято, и поэтому я шила с утра до вечера. Дорожное платье мисс Лидии было из синего шелка, с такого же цвета пуговицами и двухслойной юбкой, и пока я его подрубала, то казалось, у меня глаза на лоб вылезут. Медовый месяц они провели у Ниагарского водопада, который, говорят, обязательно нужно посмотреть, а я видела его только на картинках. Она вернулась совсем другим человеком – такая вся бледная и покорная, от веселья не осталось и следа. Плохая это затея – выходить замуж за нелюбимого, но многие так поступают и привыкают со временем. А другие выходят по любви, и потом, говорят, каются.

Одно время я думала, что ей нравился доктор Джордан, но они бы не были счастливы вместе, ведь мисс Лидия не разделяла его интереса к скорбным главою и не поняла бы странных вопросов насчет овощей, которые он любил задавать. Так что, может, оно и к лучшему.

Ну а что касается помощи, которую обещал мне доктор Джордан, то я слыхала лишь, что он уехал на войну с Югом – эту новость передал мне преподобный Верринджер, но жив он или погиб, мне неизвестно. К тому же бродила куча слухов о нем и его хозяйке, которая была вроде как вдовой: после его отъезда она как безумная блуждала вдоль озера в черном платье, плаще и развевающейся на ветру черной шали, и, поговаривали, хотела утопиться. Об этом было много пересудов, особенно на кухне и в прачечной, и Дора, которая когда-то была у нее служанкой, все уши нам прожужжала. Трудно было поверить ее рассказам о том, как два таких внешне приличных человека кричали, стонали и занимались непотребством по ночам, будто это был дом с привидениями, и как наутро их постельное белье превращалось в сущее месиво, так что ей даже стыдно было на него смотреть. Дора сказала: удивительно, мол, что он эту женщину не убил, а тело не закопал во дворе, ведь она видела, что лопата стояла наготове, а могила уже была вырыта, отчего у нее кровь в жилах стыла. Он ведь из тех мужиков, что бесчестят всех женщин по очереди, а потом, когда им обрыднет, убивают их, просто чтоб от них избавиться. Он всегда глядел на вдову грозно горящими, как у тигра, глазами, как будто собирался вскочить на нее и впиться зубами. И на Дору тоже, так что кто знает, может, она стала бы следующей жертвой его бешеной кровожадности? На кухне многие любили слушать страшные истории, и надо признаться, Дора сочинила увлекательный рассказ. Но мне самой казалось, что она завирается.