Черный обелиск - Эрих Мария Ремарк

Но в ту минуту, когда я смотрю на это, какой-то молодчик с разбегу бьет меня головой под ложечку, так что воздух, чем-то хрястнув, вылетает у меня изо рта. Я отбиваюсь слабо, но с яростью, и вдруг у меня возникает ощущение, что все это мне уже знакомо. Я автоматически поднимаю колено, так как жду, что этот баран снова меня боднет. Одновременно я вижу картину, которая в данной ситуации кажется мне одной из самых прекрасных: Лиза, словно Ника Самофракийская, мчится к нам через рынок, рядом с нею Бодо Леддерхозе, а за ним весь его певческий союз. В ту же секунду я ощущаю новый удар барана, но портфель Ризенфельда, словно желтый флаг, опускается на него. Вместе с тем Рене де ла Тур с размаху бьет куда-то вниз, и баран испускает вопль. Рене кричит подчеркнуто генеральским голосом:

— Смирно, негодяи!

Часть агрессоров невольно вздрагивает. Затем в бой вступают члены певческого союза — и мы свободны.

Я выпрямляюсь. Вдруг стало тихо. Агрессоры бежали. Они утаскивают с собою своих раненых. Герман Лотц возвращается. Он, как центавр, догнал бегущего противника и наградил кого-то еще одной железной оплеухой. Наш урон не очень велик. У меня на голове шишка с добрую грушу и ощущение, что сломана рука. Но она не сломана. Кроме того, меня тошнит. Я слишком много выпил, чтобы боданье в живот могло доставить мне удовольствие. И снова меня мучит воспоминание о чем-то, чего я не могу вспомнить. Что же это все-таки?

— Если бы я мог глотнуть водки, — говорю я.

— И получишь ее, — отвечает Бодо Леддерхозе. — Только уйдем скорей отсюда, пока не явилась полиция.

В этот миг раздается звонкий шлепок. Удивленные, мы оборачиваемся. Лиза кого-то ударила.

— Пьяница проклятый! — спокойно говорит она. — Вот как ты заботишься о доме и о жене…

— Ты… — клокочущим голосом отвечает кто-то.

Лиза дает вторую оплеуху. И тут вдруг узел моих воспоминаний распутывается. Вацек! Вон он стоит и почему-то прижимает руки к заднице.

— И это мой супруг! — на весь рынок заявляет Лиза, ни к кому не обращаясь. — Приходится быть женой такого вот сокровища!

Вацек не отвечает. Кровь льется по его лицу. Прежняя рана на лбу, которую я нанес ему, снова открылась. Кроме того, и с волос его капает кровь.

— Это вы его так отделали? — вполголоса спрашиваю я Ризенфельда. — Портфелем?

Он кивает и внимательно разглядывает Вацека.

— Бывают же встречи, — говорим мы.

— А что у него с задницей, почему он держится за нее?

— Его ужалила оса, — поясняет Рене де ла Тур и вкалывает длинную шпильку в серебристо-голубую бархатную шапочку, сидящую на ее кудрях.

— Примите мое глубочайшее уважение! — Я отвешиваю ей поклон и подхожу к Вацеку. — Так, — говорю я, — теперь мне известно, кто боднул меня головой в живот! Это что же, благодарность за советы, как лучше наладить свою жизнь?

Вацек удивленно уставился на меня.

— Вы? Но я же вас не узнал! Господи!

— Он никогда никого не узнает, — саркастически заявляет Лиза.

Вацек представляет собой печальное зрелище. При этом я вижу, что он буквально последовал всем моим указаниям. Гриву свою он коротко подстриг — удар, нанесенный Ризенфельдом, оказался тем чувствительнее, — на нем даже новая белая рубашка, но в результате кровь на ней гораздо заметнее, чем была бы на цветной. Вот уж не везет так не везет!

— Пошли домой! Пьяница! Буян! — говорит Лиза и уходит. Вацек послушно плетется за ней. Они идут через рынок, одинокая пара. Никто не следует их примеру. Георг помогает Лотцу кое-как прикрепить к плечу протез.

— Пошли, — говорит Леддерхозе, — в моей пивной вы еще можете чего-нибудь глотнуть. Ведь мы — свои люди!

Сидим некоторое время с Бодо и членами его союза. Затем отправляемся домой. Подкрадывается серый рассвет. Мимо нас проходит мальчишка-газетчик. Ризенфельд делает ему знак и покупает газету. В ней крупными буквами напечатано:

«КОНЕЦ ИНФЛЯЦИИ: ОДИН БИЛЛИОН — ОДНА МАРКА!»

— Что скажете?

— Ребята, я ведь, может быть, действительно уже банкрот, — заявляет Вилли. — Я еще спекулировал на понижении курса. — Он огорченно смотрит на свой серый костюм, потом на Рене. — Как нажился, так и прожился, но что такое деньги, верно?

— Деньги — вещь очень важная, — холодно отвечает Рене. — Особенно когда их нет!

Мы с Георгом идем по Мариенштрассе.

— Как странно, что Вацеку дали трепку именно я и Ризенфельд, — говорю я. — А не ты. Ведь было бы естественнее, если бы дрались друг с другом вы!

— Конечно, но это было бы более несправедливо.

— Несправедливо? — удивляюсь я.

— Ну, в более сложном смысле. Сейчас я слишком устал, чтобы объяснять. Мужчинам, которые уже полысели, не следовало бы драться. Им следовало бы философствовать.

— Тогда тебе предстоит очень одинокая жизнь. Кажется, в воздухе вообще запахло драками.

— Не думаю. Какой-то отвратительный карнавал кончился. Разве сейчас все не напоминает космический великий пост? Гигантский мыльный пузырь лопнул.

— И? — говорю я.

— И? — повторяет он.

— Кто-нибудь пустит новый мыльный пузырь, еще огромнее.

— Все может быть.

Мы стоим в саду. Серо-молочное утро как будто омывает кресты. Появляется невыспавшаяся младшая дочь Кнопфа. Она ждала нас.

— Отец сказал, что за двенадцать биллионов вы можете взять обратно его памятник.

— Скажите ему, что мы предлагаем восемь марок. Да и это только до полудня. Теперь деньги будут в обрез.

— Что такое? — спрашивает Кнопф из своей спальни — он подслушивал.

— Восемь марок, господин Кнопф. А после обеда только шесть. Курс падает. Кто бы подумал? Вместо того, чтобы подниматься!

— Пусть лучше памятник останется у меня навеки, мародеры проклятые! — хрипит Кнопф и захлопывает окно.

В старогерманской горнице «Валгаллы» верденбрюкский клуб поэтов дает мне прощальный вечер. Поэты встревожены, но притворяются растроганными. Хунгерман первый обращается ко мне:

— Ты знаешь мои стихи. Ты сам сказал, что они были для тебя одним из самых сильных поэтических переживаний. Сильнее, чем стихи Стефана Георге.

Он многозначительно смотрит на меня. Я этого никогда не говорил, сказал Бамбус. В ответ Хунгерман сказал о Бамбусе, что считает его значительнее Рильке. Но я не возражаю. Полный ожидания, я смотрю на певца Казановы и Магомета.

— Ну хорошо, — продолжает Хунгерман, но отвлекается: — Впрочем, откуда у тебя этот новый костюм?