Отель "Гонолулу" - Пол Теру

— Чушь собачья! — взревел Бадди.

— Мы — канака маоли, — закончил Кеола. — Жарко, не могу объяснять. — И он продолжал подметать, пролагая себе путь из бара. Откровенное замечание Кеолы напомнило нам — если мы нуждались в напоминании — об удушающей жаре вокруг, но Бадди сердито фыркнул, будто Кеола допустил кощунство.

— Бывает, ни рук, ни ног не чувствуешь, — сказал Пи-Ви.

— Вот именно, — откликнулся Бадди таким тоном, словно с ним это происходило прямо сейчас.

— Один парень, — начал очередное повествование Пи-Ви, — оказался зимой, в страшный мороз, один с двумя собаками. Он умирал с голоду, решил съесть собаку, а ножа у него не было. Собаки — и больше ничего. Что он сделал, как по-вашему?

— Я понимаю, как он себя чувствовал, — вздохнул Бадди.

— Он покакал и вылепил из дерьма что-то вроде ножа, а когда какашка замерзла, она стала твердой, как камень, и он перерезал ею горло одной собаке, содрал с нее шкуру, а мясо съел. Потом из собачьих костей сложил сани, из шкуры сделал упряжь, запряг второго пса, и тот оттащил его обратно в лагерь.

Пыхтя от жары, мы безмолвно уставились на Пи-Ви.

— Я читал в книге, — пояснил он.

— Плевать, — сказал Бадди. — Гавайцы — не эскимосы, куда уж им! Они по ночам одеялами укрываются! Они бы на материке от холода сдохли!

— Но ведь на Мауна-Кеа лежит снег, — напомнил ему Леммо.

— Да, там много снега, — подтвердил Кеола.

— Видел я этот снег. Он ненастоящий. Гавайский снег.

Бадди посерел, кожа сделалась совсем бледной, губы голубыми, а по краям — пепельного цвета. Лишь тень того человека, которого мы знали.

Даже несуразная готовность друзей во всем соглашаться с ним, даже этот треп насчет холода и снега не принесли ему облегчения, и больше всего в этих байках о морозе, которые мы травили в удушливо-жаркий день, меня тревожила их нелепость, словно никто и не беспокоился о правдоподобии, поскольку Бадди уже ушел от нас, он был мертв, хоть и сидел посреди бара. Мы обращались к человеку, на которого уже махнули рукой, мы были добры к нему из суеверия — ведь все люди стараются уважительно обращаться с умершими, тут мы ничем не отличались от других.

Никто не спорил с Бадди. С мертвыми не спорят, ибо мертвые, умирающие, обреченные — а Бадди был обречен — заведомо знают больше нашего.

Завелся он, услышав реплику Кеолы: гавайцы, мол, не индейцы. «Мы особые — канака маоли». А спустя несколько дней масла в огонь добавил визит человека, прозванного Братец Из, — популярного гавайского певца, за которым помощники возили на гастроли ручной подъемник, чтобы подсаживать его на сцену: сам он подняться по ступенькам не мог. Братец Из был канака маоли и весил он шестьсот пятьдесят фунтов.

Израэль Камакавиво-оле[64] — таково было его полное имя — приходился Кеоле дальним родственником, «калабаш-кузеном», как здесь говорят. Из заглянул к нам на обратном пути с концерта в «Раковине Вайкики», остановился в дверях, в окружении своих приспешников из местных — все в футболках и мешковатых шортах, в солнечных очках и сандалиях на резиновой подошве. Завидев огромного темнокожего человека, опиравшегося на две трости, Роз в испуге отступила, но, когда Братец Из негромко и ласково окликнул ее: «Где ж ты спрячешься от такого большого парня?» — Роз заулыбалась и подошла к гавайскому гиганту.

Этот визит придал популярности и Кеоле: он и раньше говорил, что состоит в родстве с Братцем Изом, да никто ему не верил, а теперь все увидели их вместе — здоровенного смуглого толстяка, прославленного гавайского певца, чьи ноги были искалечены избыточным весом, и его субтильного кузена Кеолу.

Они уселись на веранде, Из предпочел каменную скамейку — стульям он не доверял — и заказали локо моко, гавайское блюдо, которое Бадди после операции на легких ради собственного удовольствия распорядился подавать в баре и поместил в разделе «Меню шеф-повара». Хотя Пи-Ви уже много лет готовил эту еду для служащих гостиницы, Бадди отвел его разок в сторонку и весьма скрупулезно — эта манера появилась у него недавно — объяснил, как полагается готовить правильное локо моко: «Наваливаешь горку белого риса в миску, кладешь сверху полупрожаренный кусок мяса из большого гамбургера, поверх него — яичницу из пары яиц с жареным луком, а затем, с позволения сказать, заливаешь темной подливкой так, чтобы покрыть с верхом. Подавать с соевым соусом и кетчупом».

Уставившись на Братца Иза, заказавшего три порции локо моко, Бадди злопыхательствовал:

— Где он был, пока за него не взялся антрепренер-хаоле? Много лет тому назад у меня тут в отеле выступали настоящие гавайские певцы. Я дал им путевку в жизнь. В наш отель народ валом валил на их выступления. «Тысяча фунтов музыки», во как!

— И что с ними сталось?

— Запретили, — рявкнул он. — Не из-за них, из-за другого шоу, «Таитянские Титьки» — хула без лифчиков.

Он даже не заметил, что я смеюсь, — так он был зол. Ему поперек горла встал визит Братца Иза, внезапное возвышение скромного привратника и садовника Кеолы, на которого тоже упал отблеск славы, — при том что на Бадди, владельца гостиницы, никто и внимания не обращал.

— Я был знаком с тем парнем в Хило, который придумал локо моко, — хвастался Бадди. — Они просто не понимают, как давно я здесь.

Я слушал его вполуха, не отводя глаз от Братца Иза — тот смахивал на какого-нибудь полинезийского монарха («Царек с каннибальских островов», — фыркнул Бадди, услышав такое сравнение). Я смотрел, как он чинно сидит и ест, толстые щеки с ямочками свисают до плеч, глаза глубоко провалились в складки лица. Окружающие относились к нему почтительно, ходили на цыпочках, переглядываясь и вздрагивая, когда Братец Из исторгал из широкой груди высокий пронзительный смех.

Братец Из тоже путешествовал с кислородным баллоном — его легкие не справлялись с нагрузкой. Надев маски, они с Бадди косились друг на друга, точно пара жадно глотающих кислород космонавтов.

Когда Братец Из покинул отель, а Кеола вновь взялся за метлу, Бадди принялся ругать гавайцев, словно Из и Кеола были представителями всей расы. Его разъедал страх тяжелобольного человека, и от страха он сделался безоглядно циничным.

Разбивают лагерь на берегу, ворчал Бадди. Спят в аэропорту, воруют авокадо прямо с деревьев, рассядутся на газоне и отказываются уходить, хоть полицию вызывай, а когда, наконец, уйдут, оставляют за собой гору грязных памперсов и обертки от съестных припасов. Мусорить — вот на что они мастера первоклассные. Где гавайцы, там груда целлофановых пакетов, одноразовых стаканчиков, пустых банок из-под содовой и ошметки пенопласта.

Я посмеивался, слушая его разглагольствования, поскольку вот уж кто никогда не отличался опрятностью, так это сам Бадди, но он продолжал свой обличительный монолог с упорством и злобой инвалида. Больше ему нечем было заняться, а гавайцев он мог поносить безнаказанно, и это было особенно противно.