Воспоминание о будущем - Михаил Хазин

Понятно, что эти проблемы во многом связаны: именно опасения того, что яркий, пусть и талантливый, индивидуалист будет активно разрушать систему социальной стабильности, заставляли при социализме его ограничивать. Когда экономическая система социализма быстро росла (примерно до середины 70-х годов), это компенсировалось возможностью быстрой карьеры. Она тоже обеспечивала социальный статус и материальное благополучие. А вот потом начались проблемы.

Отметим, что и сегодня на капиталистическом Западе талантливые предприниматели вполне могут заработать много денег. Да, их, может быть, стало меньше, чем было в 50-е годы прошлого века, но сама возможность осталась. А вот с социальной справедливостью начались очень большие проблемы, которые скоро могут приобрести обвальный характер. Так что проблемы капиталистической парадигмы обострились вполне симметрично социализму 80-х годов. В историческом временном масштабе, разумеется.

Теперь вспомним базовую линию этой книги. Для роста капитализм использует углубление разделения труда; разделение труда увеличивает риски индивидуальных производителей, что требует их страховки; при ссудном капитализме это делается так или иначе за счет эмиссии; эмиссия создает институты, которые не только страхуют риски, но и перераспределяют богатства, возникают банкстеры; поэтому ссудный процент должен быть ограничен; т. е. нужен альтернативный механизм страховки предпринимательских рисков.

Кроме того, есть еще одна проблема, которая не менее важна.

Это проблема времени. Когда, как при феодализме, инновации делаются за счет сбережений, фактор времени роли не играет. Нет сбережений, нет инноваций, их время придет позже. А вот при капитализме, при котором инновации включены в воспроизводственный контур, отказаться от них невозможно. И когда начинается ПЭК-кризис, предприятия, напротив, только наращивают инновационные расходы. Поскольку на первом этапе, до начала острого этапа кризиса, обвала частного спроса, главный способ удержаться на плаву – это вытеснять с рынка более слабых конкурентов. Кстати, именно этим способом США выиграли у СССР последнюю схватку в 80-е годы.

А вот как конкретное государство, СССР, обеспечивало базовую идею Красного проекта, запрет на частное присвоение ссудного процента? А очень просто, оно этот доход забирало в пользу государства и потом правильным образом делило: что-то шло на поддержание развития существующих предприятий, что-то – на инвестиции в новые, что-то – на перспективные разработки. А стоимость кредита для всех во все времена оставалась постоянной, хотя для предприятий она и отличалась от граждан.

А для того чтобы нельзя было создать альтернативной системы и накопить избыток капитала, частная собственность была запрещена… Точнее, в малом и даже среднем бизнесе она существовала до середины 50-х годов (в форме артелей), частично могла существовать и до конца социализма в виде кооперативных структур, но особой роли после смерти Сталина она уже не играла. Так что социальная справедливость (относительная, разумеется) была, а вот проявить индивидуальную активность было сложно, неоткуда было взять ресурс.

И вот здесь у меня возник вопрос, который касался как раз артелей. Откуда у них-то возникал ресурс? А оказывается, они могли брать кредиты в Госбанке! Но артели же очень старая форма хозяйствования! Да, если это артель бурлаков, то тут все ясно: им платят за работу, дают аванс, на который покупаются еда и прочие необходимые припасы. А если это производственная структура? Ведь в России до конца XIX в. практически не было банковской системы (православие! кредит не одобряется!), а фабрики-то уже были! И кстати, почему среди купцов было так много старообрядцев?

Разумеется, универсального ответа тут нет, но, как и в случае Римской империи, приведенном в самом начале книги, размышления на эту тему дают очень интересный вариант ответа. Итак, пусть у нас есть община старообрядцев. Она видит изменения, происходящие в окружающем их мире, и, пусть даже если их не одобряет, понимает, что нужно соответствовать. А для этого нужны технологии и образованные люди. То есть – источник капитала. Откуда его взять?

И вся община скидывается по копеечке. А дальше путем общего консенсуса собранные деньги вручаются одному из членов общины, условно говоря, самому бойкому. С тем, чтобы они стали начальным капиталом, который используется для зарабатывания денег. Отметим, что прелесть этого капитала в том, что он – бесплатный, накоплен всей общиной за много лет.

Ну а наш бойкий член общины становится купцом. И если он успешен, то капитал начинает прирастать. Только и он сам, и вся община знает, что это не его личный капитал, а всей общины. Когда я рассказываю этот пример современным студентам, они иногда задают естественный (особенно для нашей страны) вопрос: «А почему этот бойкий, условно, Петька, со всеми деньгами не сбежит в Лондон?» Ответ, в общем, очевиден: Петька верит в Бога, а обмануть свою общину – это духовная смерть! Так что у него даже мысли такой не возникает.

Отметим, что, судя по тому, что я знаю об истории XVI–XVII века аналогичный механизм использовали протестантские общины. А почему он не работал на уровне католиков или Православной церкви после реформ Никона? А потому, что они были крайне централизованы, в них вера в Бога была слабо связана с общиной. Грубо говоря, связь с общиной была значительно менее сильной и тем самым логика, что «с Темзы выдачи нет» начинала превалировать.

Отметим, что, если Петька развернуться не сумел, он все равно возвращался в свою общину. Его, в общем, не ругали (если только он не слишком на эти деньги грешил), а просто отправляли пасти коров. А новые копеечки отдавали условному Ваньке, с той же задачей. И, еще раз повторю, с точки зрения финансового рынка, деньги эти (капитал) были бесплатными, поскольку были сбережениями. То есть эта система работала не по капиталистическому механизму.

Если строго подходить к формированию капитала, то можно сказать, что кредитный капитал принципиально отличается от капитала, полученного по описанному механизму. Если кредитный капитал предполагает, что он принципиально возвратен и возврат этот происходит за счет будущего спроса, то старообрядческий механизм практически от масштаба будущего спроса не зависит. Поскольку возврат не предполагается. Он фактически феодальный, община тут выступает как аналог патриархального воспроизводственного контура. Для их отличия можно привести еще один пример.

Дело было на Астанинском экономическом форуме. Там выступал на пленарном заседании какой-то американский специалист по инвестициям, который что-то там рассказывал. Выглядело это не очень убедительно, и после завершения основной части доклада встал какой-то колоритно одетый мужчина лет шестидесяти. Вообще, руководство Казахстана специально пропускало своих хозяйственных руководителей через форум, так что выглядел он не так уж дико, у меня даже сложилось ощущение, что он немножко эпатирует публику.

И вот этот человек совершенно серьезно задает эксперту вопрос: «Скажите, если у меня в прошлом году было две тысячи овец, а в этом – две тысячи двести, лучше у меня стали дела или хуже?» Эксперт на полном серьезе начинает объяснять, что все зависит от конъюнктуры на овец, какова цена на мясо, на шерсть и т. д. И когда он закончил, то спрашивающий спокойно объяснил, что он – руководитель крупного колхоза, овец у него несколько сот тысяч, и он считает, что если их в прошлом году было 200 000, а в этом – 250 000, то у него все осталось как было, только еще есть дополнительные 50 000 овец. Их можно продать, а можно и дальше стричь и разводить.