Дар волка - Энн Райс

Горе живым существам, взывающим к такому небу о помощи.

Ройбен отрывал длинные полосы мяса, сочащиеся кровью, так, будто никогда в жизни не ведал узды разума. Хрустел костями и хрящами, ломая их, разгрызая, высасывая мозг и глотая.

Они вгрызлись в мякоть живота, о, самое вкусное и для человека, и для зверя, вцепились зубами во внутренности, разрывая тягучие ароматные потроха, лакая розовыми языками густеющую кровь.

Они пировали вместе, под беззвучным дождем.

А потом легли оба у корней дерева, не шевелясь. Феликс слушал и ждал.

Кто бы сейчас различил их, двух зверей, одинакового размера и масти? Лишь по глазам.

Запели свою песнь насекомые, слетаясь на падаль. Шурша, выполз из травы легион крохотных ртов, движущийся к окровавленным останкам, которые будто зашевелились. Будто вновь ожили, пожираемые.

Из темноты появились койоты, большие, массивные, серые, не менее опасные, чем волки. Навострили уши и раскрыли пасти.

Феликс глядел на них, огромное волосатое человекообразное существо со спокойными, но сверкающими глазами.

Двинулся вперед на четырех, и Ройбен последовал за ним.

Койоты заголосили, отскакивая назад, щелкая зубами, а он щелкал зубами в ответ, дразня их, маня движением правой лапы, тихо смеясь. Позволяя им подойти, снова и снова дразня их. Глядел, как они вцепились в разорванное тело лося.

Замер совершенно, и они осмелели, подходя ближе и мгновенно отскакивая от звука его смеха.

И он внезапно прыгнул, пригвождая к земле самого крупного из них, смыкая челюсти на его голове, похожей на волчью.

Тряхнул в зубах умирающее животное и швырнул Ройбену. Остальные койоты разбежались, отчаянно тявкая.

И они снова принялись пировать.

Уже почти рассвело, когда они спустились с утеса, цепляясь и поскальзываясь на мокрых камнях. И оказались у входа в тоннель. Каким маленьким он казался теперь, едва заметный среди огромных камней, узкий неровный проход, покрытый блестящим мохом и пеной накатывающихся волн.

Они пошли по тоннелю, и Феликс опять превратился в человека, даже не сбавляя шаг. Ройбен понял, что тоже может сделать это. Почувствовал, как ноги сжимаются, а голени укорачиваются с каждым шагом.

В полумраке они оделись, и Феликс обнял Ройбена, взъерошив ему волосы пальцами, а потом похлопав по спине.

— Младший брат, — сказал он.

Это были первые его слова с того момента, как они отправились сюда.

Они поднялись наверх, в тепло дома, и отправились в свои комнаты.

Лаура стояла у окна спальни, глядя на рассветное небо цвета голубой стали.

Снова в столовой.

В камине развели большой огонь; он гудел, уходя под массивную каминную полку; по всему столу горели, коптя, свечи среди подносов с жареной бараниной, благоухающей чесноком и розмарином, заливным из утки, вареной брокколи, цукини, картошкой в мундире, артишоками в масле, жареным луком, нарезанными бананами и дынями, свежеиспеченным хлебом.

Красное вино в бокалах на тонких ножках, салат в больших деревянных чашках, сладко пахнущий мятный студень, чей запах был не хуже запаха сочного мяса, горячие рулеты, намазанные маслом.

Они ходили на кухню и обратно, принося на стол еду к пиршеству, а Стюарт раскладывал по столу салфетки и столовое серебро, с удивлением глядя на размер и причудливую резьбу, покрывающую ножи и вилки. Феликс поставил на стол чашки с рисовым пудингом с миндалем и корицей. Тибо принес поднос с ярко-оранжевым ямсом.

Маргон сел во главе стола, его длинные густые каштановые волосы спадали по плечам, а бордовая рубашка была расстегнута у воротника. Он сидел спиной к восточным окнам, за которыми среди дубов бродили репортеры, пара человек.

Небо было закрыто белесыми облаками, но было светло, и свет озарял переплетенные серые ветви дубов.

Наконец все уселись, и Маргон призвал совершить благодарствие за пищу.

— Маргон Безбожник благодарит богов, — прошептал Феликс Ройбену, подмигивая. Он снова сидел напротив него. Сидевшая рядом с Ройбеном Лаура улыбнулась, но Феликс прикрыл глаза, и все остальные сделали то же самое.

— Скажи же желаемое силе, правящей Вселенной. Да призовем мы ее к жизни, и да будет она любить нас так, как любим ее мы, — произнес Маргон.

Тишина, легкий шорох дождя по стеклу, дождя, омывающего мир, делающего его чище, питающего его. Треск поленьев в камине, отблески пламени на потемневших кирпичах, тихая музыка, доносящаяся издали, с кухни. Снова Эрик Лесли Сати, «Гимнопедия № 1».

О, лишь человечество было способно сочинить эту музыку, подумал Ройбен, и ему сжало горло, человечество, живущее на крошечном камешке, вращающемся в крошечной Солнечной системе, затерявшейся в крохотной галактике, кружащейся в безбрежном космосе. Может, Творец всего этого слышит эту музыку, словно молитву ему. Люби нас, люби нас, как мы любим тебя.

Стюарт, сидящий между Феликсом и Тибо, в белой футболке и джинсах, заплакал. Ссутулился, прикрыв лицо огромными руками, его широкие плечи вздымались и опускались тихо, а потом он замер, закрыв глаза, и, сморщив губы, разрыдался, как маленький ребенок.

Его вьющиеся светлые волосы были зачесаны назад, открывая широкоскулое лицо с широким носом, покрытое веснушками. Как это часто бывало, он выглядел маленьким мальчиком, слишком сильно выросшим.

Лаура прикусила губу, глядя на него и сдерживая слезы. Ройбен сжал ее руку.

Печаль охватила его, смешанная с радостью. Этот дом, наполненный жизнью, жизнью, в которой было место всему, что случилось с ним, всему, что пугало его и едва не победило его, — вся эта жизнь стала выражением его мечтаний, за пределами слов.

Окончив свою безмолвную молитву, Маргон поднял взгляд, обводя им сидящих за столом.

И началось пиршество. Передавали друг другу подносы, подливали вина, мазали маслом горячие ломти хлеба, от салата, ложившегося в тарелки, расходился запах чеснока, большие ломти мяса шлепались на старинные фарфоровые тарелки, расписанные цветами.

— Так что же я могу предложить вам? — спросил Маргон, будто они не прерывали разговора и не занимались тысячей необходимых, но совершенно несущественных дел. — Что могу я дать вам, чтобы помочь в том путешествии, которое вы начали?

Он отпил хороший глоток газированной воды из стакана, стоявшего рядом с пустым бокалом для вина, которого он не пил.

Положил себе изрядную порцию горячих брокколи и цукини, артишоков, оторвал большой ломоть от мягкого ароматного каравая.

— Вот основное, что вам необходимо знать. Превращение необратимо. Если Хризма овладела тобой, ты становишься Морфенкиндом, Изменяющимся, как мы это теперь называем, и измениться обратно уже невозможно.