Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев

Зато до самого Руана на бесконечных каштанных просёлочных дорогах, на самом густом клочке Франции мы встретили всего один автомобиль».

В Париже Маяковский узнал, что Леонида Красина переводят послом в Лондон, а вместо него полномочно представлять Советский Союз во Франции будет друг Троцкого Христиан Раковский.

6 ноября из Рима пришло письмо от Лили Брик:

«Телеграфируй, есть ли у тебя деньги. Я совершенный оборванец – всё доносила до дыр. Купить всё нужно в Италии – много дешевле. Хорошо бы достать тебе визу, чтобы смог приехать за мной. ‹…› Невероятно по тебе соскучилась! Мы бы поездили дней 10 по Венеции – и домой!»

Пассаж совершенно невероятный: официально нигде не работавшая советская дамочка (повторяем это в который уже раз!) требует: приезжай, и мы поездим по Венеции!

И Маяковский бросился «доставать» визу в Италию. Но… наступили ноябрьские торжества, о которых газета «Парижский вестник» 10 ноября написала:

«7 ноября от 5 до 7 ч. дня в здании Полномочного представительства СССР во Франции имел место официальный приём по случаю 8-й годовщины Октябрьской революциии…

…приехавший только что из Нью-Йорка поэт Маяковский прочёл несколько своих новых произведений».

12 ноября в помещении Океанографического института состоялся вечер, который организовало Объединение студентов СССР, обучавшихся во Франции. Тот же «Парижский вестник» описал и это мероприятие:

«Кто не видел и не слыхал Маяковского, должен пожалеть, что не попал на этот доклад. Трудно представить себе лучшего рассказчика для широких масс. Маяковский – создание новой России. В его могучей, широкой, подвижной фигуре, в его товарищеской фамильярности с слушателями, в его непринуждённой манере, в его одной иронии, – во всём его существе сказывается нечто, что роднит его с русским рабочим, с человеком из народа».

А с визой ничего не получилось – на её оформление требовалось слишком много времени. Поэтому, выслав в Италию деньги (откуда они только взялись?), Маяковский отправился в Берлин. 14 ноября туда же прибыла и Лили Брик, прошедшая курс лечения на итальянском курорте.

Василий Васильевич Катанян описал их встречу так:

«Подходит поезд с юга. В окне улыбается Лиля. От волнения он роняет трость. Она в новой беличьей куртке с огромной искусственной розой в петлице. Он в твидовом пиджаке, с замшевым невиданным галстуком, нарядный и сияющий».

Возникает вопрос: сообщил ли Маяковский Лили Юрьевне о своём романе с Элли Джонс?

Бенгт Янгфельдт:

«Кодекс, которому подчинялись их отношения, обязывал их не скрывать своих романов друг от друга. Поэтому не подлежит сомнению, что Маяковский рассказал Лили об Элли».

Допустим. Но как отреагировала Лили Юрьевна на услышанную новость?

Янгфельдт сумел найти ответ и на этот весьма деликатный вопрос: Владимир Владимирович был отправлен к врачу – делать анализ:

«И когда он сделал анонимный анализ на реакцию Вассермана в берлинском Институте медицинской диагностики, можно сказать наверняка, что это было сделано с ведома, вероятно, даже по инициативе Лили: учитывая его незнание немецкого языка, Маяковский в любом случае не мог пойти к врачу самостоятельно. Анализ показал отрицательную реакцию».

Что было дальше?

Аркадий Ваксберг:

«Пробыв в Берлине вместе четыре дня, Лиля и Маяковский вместе же возвратились в Москву. На вокзале их встречали Эльза и Осип. Лиля вышла из вагона, сияющая, в ослепительно красивой новой беличьей курточке – Маяковский сделал ей этот подарок в Берлине».

Возникают вопросы: откуда взялась эта беличья курточка? Маяковский подарил? Или Лили Брик купила её в Италии?

Заглянем в книгу Бенгта Янгфельдта. Заодно обратим внимание, как скрупулёзно повторяет Ваксберг то, что написано Янгфельдтом, лишь переставляя или слегка заменяя некоторые слова, чтобы копирование не было так заметно. Янгфельдт пишет:

«Проведя четыре дня в Берлине, Лили Брик и Маяковский отправились домой через Литву. На вокзале в Москве их встретили Осип и Эльза, запомнившая, как Лили вышла из поезда, одетая в беличью шубку; после месяца за границей она больше не была «оборванцем»… За ней показался Маяковский…».

Так утверждает информированный Бенгт Янгфельдт. Складывается ощущение, что Ваксберг просто позаимствовал у него это описание, пересказав фразы чуть по-своему и добавив «факт» о покупке беличьей шубки Маяковским. Эта покупка, вроде бы, логично вытекала из ситуации и поэтому казалась вполне правдоподобной.

Конечно же, это мелочь. Весьма малосущественная. Но неточность в деталях (пусть даже мелких, незначительных) подрывает доверие ко многому другому, более важному, о чём пишет тот или иной исследователь. Надо быть аккуратнее!

23 ноября ленинградская «Новая вечерняя газета» сообщала:

«Вчера из Америки вернулся в Москву известный поэт Маяковский. В беседе с нашим сотрудником он сообщил:

– Должен сознаться, что со мной не случилось там ни одного чисто американского приключения, …ничего необыкновенного со мной не случилось. Зато слухи о моих успехах в Америке нисколько не преувеличены. Я нахожу, что иметь аудиторию в полторы тысячи человек в течение ряда недель – это, конечно, успех. Думаю, что, кроме литературного, мои лекции имели некоторое значение ещё и в смысле революционном…

Отрёкся ли я от футуризма? Это всё равно, что сказать – отрёкся от леопардов, чтобы перейти к тиграм. Отрёкся от футуризма, чтобы продолжать Леф, ибо Леф (левый фронт искусств) – это единственное, что меня удовлетворяет!»

В это время Борис Глубоковский, проходивший по одному делу с Алексеем Ганиным и получивший 10 лет ссылки, начал писать роман «Путешествие из Москвы в Соловки», который вскоре был напечатан в лагерном журнале «Соловецкие острова».

А перед вернувшимся из-за границы Маяковским во весь свой гигантский рост встал квартирный вопрос – ведь жилья у Бриков по-прежнему не было. Они продолжали жить на даче в Сокольниках, о которой Эльза Триоле, гостившая в Москве больше года, написала:

«Жить зимой в Сокольниках было небезопасно, двери и окна толком не запирались, и на ночь мы к дверным ручкам привязывали стулья, чтобы, если кто толкнётся, стулья поехали и нашумели. Это называлось «психологическими запорами».

Кроме того, повсюду валялись пистолеты, и разумные люди опасались их больше жуликов: спросонок могло привидеться бог знает что и тут недолго выстрелить и просто в человека, вставшего с постели в неурочный час. Пистолеты действительно вещь опасная: один из заночевавших у нас даже прострелил себе палец. Револьвер был при нём, в портфеле, оттого что идти от трамвая к даче тоже было страшновато, особенно зимой, когда кругом ни души, а снег заметает следы, и кажется, что тут никогда никто не проходил».