Каштановый человечек - Сорен Свейструп

– Что ты сделал с Тули́н?

Генца, однако, он не видит. Мгновение назад тот швырнул мобильник на колени пытавшемуся было подняться на ноги Хессу, отошел в дальний угол помещения и чем-то там гремит.

– Генц, завязывай с этим! Они знают, кто ты, и найдут тебя. Где она?

– Ничего они не найдут. Ты забыл, кто такой Генц?

В нос Хессу ударяет знакомый резкий запах, и эксперт появляется у него перед глазами. Он разбрызгивает керосин на стены, потом подходит к ложу Розы Хартунг, выплескивает на ее недвижное тело большую порцию жидкости и продолжает обход помещения.

– Генц немножечко разбирается в криминалистике. Когда они прибудут, от него здесь и следа не останется. Генц был придуман с одной целью, и когда они это поймут, поезд будет уже далеко-далеко.

– Генц, послушай меня…

– Нет, давай обойдемся без банальностей. Я допускаю, ты случайно разнюхал, что здесь когда-то произошло. Только вот не надо рассказывать сказки, будто ты мне сочувствуешь и мне скостят срок, ежели я явлюсь с повинной, и прочую хрень в том же духе.

– А я тебе не сочувствую. Ты, похоже, родился психопатом. Жаль только, что тебе удалось выбраться тогда из подвала.

Генц смотрит на него и улыбается чуть ли не удивленной улыбкой.

– Надо было мне давным-давно уже покончить с твоей дерьмовой жизнью. И ведь мог же – последний раз, когда ты стоял ко мне спиной и пялился на эту шалашовку Квиум у дерева в садовом товариществе…

Хесс еще раз сплевывает кровью. Почувствовав привкус железа, проводит языком по верхним передним зубам и убеждается, что два из них расшатаны. Да, вот оно как – преступник находился в темноте сада в товариществе рядом с телом Квиум, а он такого даже и вообразить себе не мог…

– На самом деле я думал, что ты мне вообще неопасен. Поверил слухам, что ты – конченый самовлюбленный говнюк, попавший на днище в Европоле. И вдруг ты появляешься, чтобы расчленить поросенка или поболтать о Линусе Беккере, и до меня доходит, что мне не только с Тули́н глаз спускать нельзя. Я, кстати, видел, как вы разыгрывали из себя папеньку, маменьку и детоньку перед Урбанпланен. Неужели и ты запал на эту потаскушку, а?

– Где она?

– В таком случае ты не первый. Я наблюдал, как к ней приходили гости. А ты, к сожалению, не в ее вкусе. Впрочем, я передам Тули́н привет от тебя, а уж потом перережу ей горло.

Генц выливает на него остатки керосина из канистры, отчего у Хесса жжет в глазах и в старой, да и в новой ранах на голове. Он задерживает дыхание, пока жидкость льется на него, и мотает головой, стараясь стряхнуть с себя капли. Потом, открыв глаза, обнаруживает, что Генц срывает с себя белый халат, сворачивает его вместе с маской и шапочкой, и швыряет белый сверток на пол. Он стоит перед белой металлической дверью, по всей видимости, той, что ведет к бетонной лестнице на кухню. В руке у него каштановый человечек. Генц смотрит Хессу прямо в глаза и проводит спичкой-ножкой фигурки по коробку. А когда пламя охватывает бо́льшую часть фигурки, бросает ее в лужицу керосина на полу и закрывает за собой дверь.

Спинка одного из задних кресел с громких скрипом поддалась, сиденье продвинулось чуть вперед, и в образовавшейся в передней стенке багажника щели Тули́н наконец-то увидела свет. Вся в поту, она еще мгновение лежит, собирая оставившие ее было совсем силы, а потом просовывает в щель голову, так что теперь может смотреть в правое боковое стекло. Тонкая вертикальная полоска света от светильников во дворе проникает сквозь неплотно прикрытые ворота, и Тули́н догадывается, что машина, в багажнике которой она находится, припаркована в сарае.

Замок багажника открыть ей так и не удалось. Зато она заметила, что передняя его стенка поддается, когда она толкает ее ногами, и продолжила эти движения, помогая себе еще и плечами, действуя ими, как свайным молотом. Она еще сильнее вжимается в стенку, и на сей раз ей удается расширить щель и просунуть в салон бо́льшую часть тела. Ей бы еще найти что-нибудь, чем можно разрезать стягивающую руки и ноги ленту, – вот тогда она смогла бы сказать, что время у нее еще есть. Тишина в доме невыносима для нее – эх, если б ей удалось пробраться туда, да еще найти свой пистолет, они оказались бы вдвоем против одного… К тому же Хесс не дурак. Ведь он приехал в усадьбу – значит, вычислил Генца, понял, что тот убийца. А раз так, то наверняка знает, что следует сохранять осторожность…

Тули́н не успевает додумать эту мысль, потому что внезапно раздается какой-то громкий хлопок – словно где-то вспыхнуло пламя. Такое ощущение, что внезапный порыв ветра наполнил паруса до предела. И произошло это совсем рядом, скорее всего, в самом доме и, возможно, в том помещении, откуда доносились давно уже, впрочем, смолкшие женские крики.

Затаив дыхание, Найя прислушивается. Да, действительно, где-то неподалеку бушует пламя, и уже чувствуется запах дыма. Она извивается всем телом, чтобы полностью выбраться в салон, и старается понять, почему вдруг в доме вспыхнул огонь. И тут вспоминает две металлические канистры у стола в гостиной. Она сразу же заметила их, как только вошла туда, но не придала им значения, сосредоточив все внимание на фотографиях на стене и Генце. Но если пожар возник по сценарию Генца, значит, дела у Хесса катастрофически плохи.

Тули́н протискивает туловище в щель, подтягивает ноги и оказывается на заднем сиденье машины. Она лежит на боку, но потом ей удается встать на четвереньки. Так, теперь ее задача – дотянуться связанными руками до ручки дверцы. Тули́н уже представляет, как найдет в сарае какой-нибудь инструмент, перережет им ленту на ногах и руках и помчится в дом. И тут через щелку между створками ворот сарая она видит Генца.

Он выходит через главный вход с канистрой в руке и льет из нее на пол какую-то жидкость. Спустившись по занесенным снегом ступенькам крыльца, швыряет канистру внутрь, чиркает спичкой и бросает ее на ступени, а потом поворачивается и идет прямо на Тули́н. За спиной у него с быстротой степного пожара по всему дому распространяется пламя. Когда он подходит к воротам сарая, языки огня в окнах первого этажа уже достигают потолка, и потому Тули́н виден только его силуэт.

Она бросается на пол за водительским сиденьем, и в тот же миг створки ворот распахиваются. Пляшущие отсветы косматого пламени проникают в сарай, и она сжимается в комочек, чтобы Генц не обнаружил ее. Передняя дверца открывается, он садится за руль, и прижатой к спинке кресла щекой она ощущает вес его тела. Он вставляет ключ в замок зажигания, включает мотор, и когда машина выезжает из сарая на заснеженный двор, Тули́н слышит, как лопаются от жара первые окна.

Хесс давно уже стал равнодушен к смерти. И не потому, что ненавидит жизнь, а потому, что существование в этом мире доставляет ему боль. Он не искал помощи, не навещал тех совсем немногих друзей, что еще у него оставались, и не прислушивался ни к чьим советам. Он просто спасался бегством. Он бежал изо всех сил, но мрак наступал ему на пятки, и все же порой ему удавалось скрыться от него. В небольших оазисах в чужих европейских краях, где он отдыхал душою и где его ждали новые впечатления и новые вызовы. Тем не менее мрак всегда настигал его снова и снова, вместе с воспоминаниями о лицах ушедших, каковых в его памяти набралась целая ватага. У него не было никого, и сам он был никто. Так что задолжал он вовсе не живущим, и потому наступление смерти оставило бы его безучастным. Так было, но сейчас здесь, в подвале, им владеют иные чувства.