Царица поверженная - Маргарет Джордж

class="p1">Увидев, что мой портрет стерт, я почувствовала, что меня подвергли насилию. Но порой необходимо игнорировать оскорбление, если это в твоих интересах. Государственный деятель тем и отличается от героя, что не может проявлять героизм, когда интересы страны требуют от него быть политиком.

Эрос приложил немало усилий, чтобы в наше отсутствие придать убогой резиденции Антония приличный вид. Он раздобыл ковры, светильник на высоких подставках и даже ворона в клетке, – по его заверениям, птица умела говорить. Но клетка была прикрыта, и услышать ворона мы могли только утром.

– И хорошо, – сказал Антоний. – Мне надоела болтовня. Что ж, ты слышала моих командиров. Похоже, поражение их не устрашило.

– Как и тебя, когда ты на публике.

Я начала расплетать волосы, моя шея болела от тяжести золотых заколок, скреплявших прическу, и усыпанной драгоценными камнями диадемы. Положив диадему на походный сундук, где она тускло поблескивала, я потянулась назад, чтобы расстегнуть золотое ожерелье. Но Антоний остановился позади меня и расстегнул его сам. Он очень гордился этим своим подарком.

Когда все украшения были сняты, я почувствовала себя моложе и легче. Золото имеет власть над духом. День выдался нелегким, усталость никак не располагала к серьезным беседам, но мне неожиданно показалось, что нам есть о чем поговорить.

– Антоний, я сегодня насмотрелась и наслушалась всякого: и гнойные раны солдат, и эти оскорбительные монеты. Но это следствие уже случившегося. Что мы собираемся делать в будущем?

Он опустился на койку и лег, свесив одну ногу на пол. Ответ прозвучал не сразу:

– Не знаю. Я не знаю, что предпринять.

– Мы потерпели поражение, но вели боевые действия на вражеской территории и не потеряли ни клочка земли. Оборонительную войну, когда ты защищаешь свою страну, проиграть нельзя ни в коем случае. А сейчас – чего мы лишились? Парфии? Так мы ею никогда и не владели. Стоит ли тратить деньги и солдат, чтобы «отомстить» за себя? Давай подумаем всесторонне.

Для себя я уже решила, что Парфии с меня хватит. Хвала богам, Антоний и его командиры живы, а армию можно собрать новую. И направить ее против настоящего врага.

– Необходимо покарать Артавазда, – произнес он.

– Согласна. Но это потом.

– А что скажут в Риме о моем поражении?

Он откинул голову на подушку и уныло уставился в потолок.

– Не говори им, что ты потерпел поражение, – сказала я. – Объяви о своей победе.

Он сел.

– Солгать?

– Это делается сплошь да рядом, разве ты не замечал? Октавиан «положил конец гражданским войнам». Даже Цезарь объявил, будто завоевал Британию, тогда как он лишь исследовал ее, и при этом дважды лишился флота. Скажи, что ты одержал в Парфии победу. Тебя не уничтожили – это само по себе победа.

– Но… ни один город не захвачен, ни штандарты, ни пленные не возвращены. Более того – они захватили новых орлов и еще больше пленных.

– Ну и какой смысл сообщать обо всем в Рим? – спросила я. – Это только ослабит твое положение, не более того. Подожди, пока не выиграешь очередную войну, тогда сможешь объявить правду. К тому времени народу будет наплевать на эту историю – всех интересует лишь последняя война. Парфия очень далеко от Рима, и кто сможет проверить, как там вышло на самом деле?

– Даже ты! Даже ты! – Он был ошеломлен. – Ты – как все остальные.

– Нет, – возразила я. – Но я их понимаю и умею играть в их игры лучше, чем они сами.

Я подошла к нему, села рядом и взяла его руки в свои:

– Сам посуди: не умей я всего этого, кем бы я сейчас была? Девушкой, которую согнали с трона третьеразрядные советники…

– Сумевшие, при всей своей «третьеразрядности», убить Помпея, – вставил Антоний.

– Я осталась бы без армии, без средств, без союзников, не имея ничего, кроме собственных мозгов. Нет, дорогой, чтобы одолеть противника, нужно научиться думать, как он. Перестань быть Антонием и стань Октавианом. Не навсегда, конечно, но на время, когда ты разрабатываешь свои планы. В другое время – нет, Октавиан мне не нужен! – Я подалась вперед и поцеловала его. – Я бы не хотела иметь Октавиана в моей постели.

Я почувствовала, как его рука обвивает мою спину.

– Я тоже.

– Сообщи в Рим, что ты взял верх, – прошептала я ему на ухо. – Восстанови свою разбитую армию, а уж там решишь, куда ее направить – на восток или на запад.

– Куда поведешь меня ты, моя египтянка? – спросил он. – Что, по-твоему, должен я предпринять?

Увы, этот вопрос, как и выражение его лица, говорили о готовности быть ведомым.

– Сейчас увидишь, – сказала я, падая ему на грудь и целуя его шею, скулы, уши. До сего момента я и сама не подозревала, как изголодалась по его телу. Я забыла о парфянах и даже об Октавиане; единственное, чего мне хотелось, – это затеряться в ночи, превратить походную койку в ложе наслаждений.

– Я жду, – сказал он.

Крепость его объятий доказала, что Антоний не окончательно сокрушен своим поражением. Прежний Антоний жив, раз живы его желания.

В сумраке рассвета я спросонья сняла покрывало с клетки ворона. Птица откинула назад свою большую голову и прокаркала:

– Голый импер-р-р-раторр! Голый импер-р-ррратор!

Я торопливо набросила покрывало обратно. Кто, интересно, выучил его этому?

Рассмеявшись, я потянулась к Антонию. Ночь еще не кончилась, и ее остаток не мешало бы использовать с толком.

Глава 27

Когда я быстрым движением сорвала покрывало уже в полном свете утра, ворон снова принялся кричать о голом императоре. Ну и шуточки! Интересно, сколько потребуется времени, чтобы расширить словарный запас этой птицы?

В комнату, робея, заглянул Эрос.

– Твоя находчивость по части благоустройства моего жилья… впечатляет, – сказал Антоний.

Эрос покраснел и засуетился вокруг: положил принесенную для Октавиана чистую одежду, поспешил за теплой водой. Когда Антоний одевался, я присмотрелась к его ране: стало только хуже.

– Надо обязательно показать твою руку Олимпию, – заявила я.

Конечно, Олимпий недолюбливает его, но пусть относится к Антонию как к обычному больному. Я не допущу, чтобы мой муж лишился правой руки из-за неприязни моего врача.

«Я правая рука Цезаря», – сказал однажды Антоний. Неужели теперь эта рука откажет?

Олимпий собирался увидеться со мной позже: утро он посвятил обходу, осмотру солдат и консультациям с армейскими врачами. После памятной поездки в Рим у него сохранился стойкий интерес к вопросам заживления ран.

Мы встретились в боковой комнатушке штаба, и мне сразу бросилось в глаза его воодушевление.

– Сколько тут работы! – с ходу заявил он. – Я в