Похититель детей - Джеральд Бром

Вскоре колонна дошла до ручья, не встретив по пути никакого сопротивления – и даже ни малейших признаков жизни. Казалось, серый лес мертв. Капитан подал знак продолжать движение. Отряд безмолвно двинулся дальше, вдоль топкого берега, вслушиваясь в тишину, всматриваясь в заросли.

Преподобный поскользнулся – второй раз за последнюю минуту. Его личный охранник, толстомясый громила Вол (настоящая фамилия – Волленберг, служил комендор-сержантом на «Криде», пока не обратился к богу), подхватил Преподобного, но в результате оба оказались по колено в ручье. Мерзко оскалившись здоровой половиной лица, Преподобный раздраженно выдернул руку из здоровенных лап Вола.

Капитан сжал губы, тщательно скрывая улыбку. Даже здесь, среди его собственных солдат, власть Преподобного была так велика, что Капитана вполне могли бросить под плети, а то и убить по первому же его слову.

Капитан не мог и вспомнить, когда в последний раз видел Преподобного за стенами форта, а уж тем более – в такой глуши. Когда Преподобный шествовал по деревне, его плащ развевался за спиной весьма впечатляюще, но здесь, на топком берегу ручья, среди колючих кустов, цепляясь за ветки и собирая грязь подолом, превратился в серьезную помеху. К немалому удовольствию Капитана, Преподобный был вынужден махнуть рукой на приличия и подобрать плащ, будто бабьи юбки.

На исходе дня, с наступлением сумерек, Дэнни остановился. Тени вокруг сгущались; казалось, лес подступает все ближе и ближе.

– Вот.

Дэнни поднял руку, указывая вперед. Капитан сощурился, не понимая, на что показывает мальчик.

– Что там? – спросил он.

– Камни. Тут мы переправлялись. На том берегу – Лес Владычицы.

– О, вот как, – сказал Капитан. – А ее дерево? До него еще далеко?

– Нет, не очень.

Казалось бы, после всего пережитого за день Капитан должен был чувствовать усталость, но сна не было ни в одном глазу, а сердце так и рвалось из груди. Неужели его заточение длиной в несколько сотен лет наконец-то подходит к концу? Капитан с трудом сдерживал себя – ноги сами рвались вперед.

– Пошли, – скомандовал он.

Перейдя ручей по камням, колонна двинулась в лес – вперед, к Владычице и ее дереву.

Ульфгер рассматривал Калибурн, изучая тянущиеся вдоль сломанного клинка руны. Меч выпил сегодня много крови, но на темной стали не осталось ни единого пятнышка. Скольких он выследил – десятерых, дюжину?

Он посмотрел на обугленные останки под ногами. Меч счел двоих эльфов виновными и покарал. Ульфгер глубоко вдохнул, наслаждаясь запахом правосудия Аваллаха, нагнулся, поднял оброненный факел и направился к эльфийским казармам.

– Даю вам последний шанс! – закричал он, стуча в дверь рукоятью Калибурна. – Выходите и с честью предстаньте перед судом Аваллаха, или сгорите живьем, как трусы!

Он чувствовал их, всех пятерых – заперли и забаррикадировали дверь, прячутся внутри. И, конечно, не выйдут: их страх слишком силен.

Ульфгер шагнул вбок и поднес факел к дранке у дверного проема. Старое дерево тут же вспыхнуло, и вскоре из щелей в оконных рамах и стенах повалил дым.

Закрыв глаза, Ульфгер почуял, что эльфы отступают к задней стене. Упиваясь их отчаянием, их паникой, он обошел казармы и остановился у овального окна, поджидая их. «О, Аваллах, – подумал он, – ты слишком облегчаешь мне дело».

Изнутри донесся сдавленный кашель. Ставни распахнулись, наружу повалил дым. Выпрыгнувший из дыма эльф не удержался на ногах и завертелся на земле, отчаянно протирая глаза.

Ульфгер опустил Калибурн на его шею, но не отсек эльфу голову, хотя это не составило бы никакого труда. Лезвие оставило на шее эльфа лишь царапину, слегка надрезало кожу. Ульфгер уже знал: меч сам разберется, кому жить, а кому умереть, кто чист, а кто изменник. Пока что клинок приговорил всех, к кому прикасался. Эльф застонал, кожа его почернела, с шипением сползая с костей.

Вдруг бок пронзило острой болью. Ульфгер вскрикнул, упал на колено и с удивлением увидел застрявшее между ребрами копье.

Оставшиеся четверо эльфов выпрыгнули из окна и кинулись прочь.

Ульфгер вцепился в древко копья и, громко закряхтев от боли, выдернул оружие из раны. Крови не было, но рана оказалась глубокой и стало трудно дышать. Однако вскоре боль утихла, дыхание восстановилось. Ульфгер отшвырнул копье и последовал за эльфами. Те направлялись на север – в горы, в сторону Чертога Королей.

– Бегите, кролики, бегите, – улыбнулся Ульфгер. – От Аваллаха не уйти.

Ник то просыпался, то вновь погружался в сон. «Темница», в которую бросили их с Лероем, оказалась всего-навсего норой, вырытой в склоне холма. Места в ней как раз хватало на двоих. Внутри воняло мочой и потом. Лерой, сжавшись в тугой комок, забился в самый дальний и темный угол и больше не сказал ни слова. Ник отодвинулся от него как можно дальше, насколько позволяла теснота, и привалился к дощатой двери.

Сквозь щели между досками внутрь проникал свет угасающего дня – как раз достаточно, чтобы разглядеть царапины, оставленные на двери чьими-то ногтями. Ник провел пальцем по неровным отметинам. Сколько же обреченных душ провели последние дни, скорчившись в этой яме?

Темница находилась на небольшом возвышении. Внизу, ярдах в пятидесяти, виднелась деревня. Вокруг главной площади горели факелы. Сквозь щель Ник мог видеть обратную сторону креста и руку Питера, безвольно, безжизненно свесившуюся с перекладины. Время от времени мимо помоста проходили кучки женщин, выкрикивая насмешки или швыряя в Питера комьями грязи. Два охранника у помоста даже не думали хоть чем-то помешать мучительницам.

– Вот же ж пакость, – проворчал охранник, сидевший у двери, плотнее кутаясь в плащ. Голос его был груб, точно дерево, просоленное морем. – Густеет туман-то к ночи, густеет.

Дохромав до костра, стражник раздул огонь. У него не хватало правого глаза, уха и правой руки до самого плеча, а ногу ниже колена заменял грубо выструганный деревянный протез.

Запалив факел, охранник поднес его к двери и заглянул зрячим глазом внутрь.

– Все кости ломит – в туман-то. Сырость. До печенок пробирает.

Вид пустой, обезображенной шрамом глазницы был невыносим. Ник отстранился от двери.

– Что, некрасиво? – спросил стражник, растянув губы в беззубой ухмылке. – Это ваши постарались, – он ткнул пальцем в пустую глазницу. – Сперва без глаза оставили. Ничего. Слава-те, господи, второй имеется. В другой раз руки лишили. Ан нет, врешь, мне этакое жалкое увечье нипочем. Но потом наступил я в эту бесовскую ловушку – ловки вы их ставить, ой, ловки – и отхватило мне ногу по колено. Тут уж да, это мне прыти поубавило, – старик запрокинул голову и заревел, как осел. Ник замер, изумленно вытаращившись на него, и стражник умолк. – Э-э… Ты извини мои дурачества. Если не научишься смеяться над жизнью, она наверняка тебя убьет, я-то знаю, – он оглядел Ника с головы до ног. – А ты чего-то кисло выглядишь. Бьюсь об заклад, пить хочешь, да?