Загадки любви (сборник) - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Голоса (из темноты). Карету Трубецкого… Карету Волконского… Карету Муравьева… Карету Репетилова…
Первый мундир. Лунин, Лунин… Бал в разгаре. А ты все объясниться со мной не хочешь. А я жду. (Элегически.) Принесли еще шампанского… И разговор за картами оживился. Бал! Маска, кто я?
Лунин. Орлов Алешка!
Первый мундир. Мы были так дружны…
Лунин. На том балу…
Первый мундир (бормочет стихи). «К плотскому страсть имея…», «Шестнадцать лет, бровь черная дугой, и в ремесло пошла лишь нынешней зимой…» Ах, это прелестное ее ремесло… Да-с, да-с. Мы все были вместе на том балу!
Лунин (смешок). А после бала уж раздельно: те, кто сел… и те, кто нас сажал. Одни останутся при крестах, других пристроят на крестах… Шутка, господа. Как жизнь, Алешка? Жизнь наша прошла. Моя – тут, твоя – там, но прошла! Как закончился бал, Алешка?
Первый мундир. Я состою шефом жандармов, главноуправляющим Третьим отделением и командующим главной квартирой. Государь во мне не чает души. И то, что брат мой был декабристом, это только оттеняет мою преданность. У меня есть привилегия говорить с императором свободно и откровенно… и даже влиять на Государя… Но я редко пользовался этой привилегией… лишь в случаях крайней необходимости… Твоя сестра не однажды обращалась ко мне устно на балах, на раутах и письменно через графа Дубельта – с просьбой, чтобы милосердие нашего Государя простерлось и на тебя. Но я не счел возможным беспокоить Государя.
Лунин. Бедная сестра поверила, что ты стал нашим замечательным, отечественным бюрократом. Смысл бюрократизма нашего, господа, состоит в незабвенном правиле: никогда ничего не делать ради дела – а только ради резона. Сегодня один попросит Государя ради тени, а потом другой – ради сострадания… А глядишь, уж третий просит ради истины! Эдак все рухнет в продажной стране… Так решила о тебе моя бедная сестра. Но на самом-то деле меж нами была банальная тайна. Через столько лет в орденах, в мундире и в славе – ты не мог забыть… Стрелялись мы.
Первый мундир. Мы стрелялись за политику. Уже тогда между нами были противуречия.
Лунин. «Противуречия» – это ты потом придумал. А тогда мы стрелялись, потому что я был молод, и мне нравилось испытывать судьбу. Тогда был бал! И вера в то, что Создатель занимается моей персоной, что не даст мне умереть, пока не совершу нечто, предназначенное только мне. Все мы были фаталистами, и весело было глядеть в наведенное дуло пистолета. Жизнь или смерть? Карта! Игра! И я дрался! Я дрался потому, что светит солнце или испортилась погода.
Я дрался оттого, что влюблен, и оттого, что разлюбил… (Хохочет.) И вообще, господа, извольте разменять со мной пару пуль на шести шагах расстояния. Сон души, играв бисер. Итак, однажды я огляделся окрест и понял, что стрелялся положительно со всеми, кроме тебя, Алешка, – важного, как индюк, и оттого считавшегося храбрецом. «Послушай… не хочешь разменять со мной пару пуль?»
Первый мундир. «Условие».
Лунин. Но раньше чем ответить, ты посмотрел мне в глаза, надеясь, что я шучу. И мне весело было наблюдать, как там, на дне твоих глаз, уже показался… (Смешок.) «Условия мои обычные: шесть шагов расстояние». И я взглянул на тебя своим «дуэльным взглядом»: взгляд в упор, незрячий взгляд сквозь…
Первый мундир. Ты… ты… мерзавец.
Лунин. Дело наше случилось в полдень. Весенний жар нагревал плечи. Я сбросил шинель и увидел, как из земли торчала травинка.
Первый мундир. И правда. Я тогда тоже увидел травинку, поднял глаза и взглянул на тебя.
Лунин. Ты все был уверен, что я скажу: «Хватит, господа, все шутка», – и мы бросимся в объятия друг другу. Был такой разряд отечественных дуэлянтов: напьются, наоскорбляют, а потом в объятия и уж пьют без просыпа по этому поводу. Но ты встретил мой взгляд и задрожал. И, не глядя, тотчас я выстрелил первым и в воздух.
Первый мундир. Да! А я бросился к тебе на шею.
Лунин. А я рассмеялся и закричал: «Что с вами, сударь! Извольте к барьеру».
Первый мундир. Мерзавец!.. Я остановился и вновь увидел твой жуткий взгляд убийцы.
Лунин. «Мне захотелось выстрелить в воздух, сударь, но вам я этого не советую. Хорошенько цельтесь, иначе следующим выстрелом я вас убью».
Первый мундир. Я понял, что все это была жуткая сладострастная насмешка. В ярости я поднял пистолет, и вновь… этот твой взгляд, и вновь рука заходила.
Лунин. Да. И я разглядел то, что хотел: безумный страх вместо ярости, в тебе был один страх. И уже не на дне глаз, а во все лицо! Страх! Ты целил с шести шагов и заранее боялся промахнуться!
Первый мундир. Мерзавец, я промахнулся!
Лунин. Тогда еще раз, не глядя, я выстрелил в воздух.
Первый мундир. Я опять было сделал шаг…
Лунин. «К барьеру, сударь, я не шутить приехал, и старайтесь в этот раз попасть. В третий раз в воздух мне стрелять утомительно…» А дальше все то же: бешенство… мой взгляд. И страх до дрожи в руках, и промах.
Первый мундир. Я пробил твою шляпу.
Лунин. Ты пробил всего лишь шляпу, и на глазах твоих выступили слезы ужаса… И вот только тогда я улыбнулся и выражением лица позволил тебе броситься вновь ко мне на шею. И ты бросился ко мне со всех ног после всех издевательств… Потому что ты был трус. Бедная сестра. Разве ты мог забыть то, что один я знал о тебе правду: ты, которого всю жизнь именовали храбрецом, на которого и Государь полагался как на храбреца, был на деле жалкий трус, а храбрым бывал только из трусости. И вот ты – трус, ленивый до анекдотов, ты, картежник, бабник, и потому, естественно, ты исправляешь должность, где прежде всего нужна деятельность, а потом энергия, и подразумевается храбрость и чистота нравов!.. Ибо империя – это абсурд… это миф… Это – бред.
Первый мундир. Мерзавец… мерзавец.
Лунин. Ошибаешься, Алеша. Не ярость, а благодарность в тебе должна быть. Ведь назначением своим ты и мне обязан… Должно записать, господа. Был в России двадцать пятый год, когда почти все… хоть сколько талантливое, хоть сколько мыслящее… было истреблено. И тогда-то всплыло то, что осталось… Так что ты тоже – сын двадцать пятого года… Но я-то не держу на тебя зла, Алеша. Я сам в пояс кланяюсь и говорю: «Прости»…
Первый мундир. Замолчи!
Лунин. Как странно. Ты не можешь понять «прости». За то, что двадцать лет назад я был молод и жесток… и гадок… за то, что после… тюрьмы моей понял это – я в пояс кланяюсь судьбе, а тебе говорю: прости. Но не услышать «прости» сытому животному. (Тихо.) А без «прости»… как умирать, Алеша?..
Голоса мундиров. Карету Волконского… Карету Фонвизина… Карету Бестужева…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!