Хемлок, или Яды - Габриэль Витткоп

Всю ночь Августа ждала того момента, когда небо начнет бледнеть и на рассвете подует свежий ветерок с Гималаев. Тогда она наконец засыпала, но вскоре пробуждалась от ожога: из-за горизонта поднимался огненный шар.

Смерть ассоциировалась вовсе не с холодом, а со знойным пеклом. Но люди все же пытались бороться, расставляя перед дверьми и вокруг веранды орошаемые водой соломенные щиты. Правда, вскоре они уже источали затхлый запах плесени, исполненный грусти замогильный дух. Целыми днями неистовствовали белый солнечный крик, черные тени, словно высеченные саблей, и атакующая духота: драма была уже не за горами.

«Драма?.. Какая еще драма?» - переспросила в тот раз Августа.

Задыхаясь в накрахмаленных нижних юбках и замшевых перчатках, она жадно припадала к сосцам воспоминаний: водянистая пена Танбридж-Уэллса, дождик над Брайд-лейн, окутывавший брайтонские пляжи туман, запотевавшие от холода стекла, сырые сквозняки, морской бриз, - но печь продолжала гудеть.

Беспощадный свет. Настойчивее, чем жара, проникал он под кожу, пронзал все тело своими иглами, загонял огненные стрелы через глаза прямиком в пламенеющий мозг. Прожигал насквозь закрытые веки, прокаливал радужную оболочку, спускался по венам, кровь в которых сворачивалась или, напротив, хлестала толстыми алыми струями из ноздрей. Это была пора инсультов.

* * *

Power-cut - перебой в электроснабжении, в Индии такое случается сплошь и рядом. Хемлок зажигает свечу. Проходя мимо зеркала, она видит лицо цвета слоновой кости - без теней, словно абсолютно плоское: волосы теряются в темноте, а рука смыкается над пламенем темной раковиной из розовых просветов, пурпурных следов, хрящей, цериевых лепестков, - практически наутилусом, только с пальцами и к тому же неизвестного биологического вида. Хемлок себя не узнает. В зеркале - незнакомка. У нее должны быть холодные лазоревые либо темно-винные глаза. Или ослиные, с нарочито бесцеремонным взглядом. Во всяком случае, не раскосые желтые глазки. Но вот она уже ушла, оставив Хемлок одну на темном фоне: свеча слабо озаряет серебристую седину. УХ. волосы намного седее. Как там говорит X. ?

— Что может быть неправдоподобнее смерти?

* * *

Говорить с подчиненными по-английски было не принято, поэтому Августе пришлось учить хинди с Мессуа - терпеливым, словно минерал, стариком, который красил бороду хной и объяснял массу вещей, но, пожалуй, самое главное - постоянное присутствие смерти: ведь Инннндхия была царством Кали, страной скоропостижной кончины. Потрясенная Августа сменила мунши[222]и редко отваживалась выходить из дому, с тех пор как встретила на улице продолговатую шафрановую хризалиду покойника - незнакомца, которого под бой тамбуринов несли на плечах к погребальным кострам, точно какого-то царя. Страшно даже представить, что старик Мессуа был прав. Но возможно даже, он был прав, когда утверждал, что у физической и метафизической вселенной единой разгадки нет, а есть лишь переводы на разные языки.

Все считали атрофированную руку Эдварда Фулхэма лишь удобным предлогом для того, чтобы не играть в поло, тогда как на самом деле он просто не мог позволить себе содержать пони. Но когда миссис Корнелл лукаво спросила Августу, на каком курорте она собирается провести жаркое время года, и получила неопределенный, путаный ответ, все вскоре догадались, что долг парсскому ростовщику так и не погашен. Вопреки требованиям зверской бережливости, почти все женщины из английских семей уезжали на лето в горы. Пока мужья томились в долинах, они могли вести в Шимле, Массури или Дарджилинге светскую жизнь, считавшуюся беззаботной.

— А на следующий год? - спросила после завтрака Августа. Не вынимая изо рта подкуренный черут, Эдвард раздраженно ответил:

— Откуда мне знать, что будет на следующий год? Я кто, по-твоему, прорицатель?

Она насмешливо улыбнулась, но ничего не возразила - как и в былые времена, когда тетушка Мёртл изрекала какую-нибудь несусветную чушь. Любуясь кавалерийскими офицерами британской армии, гарцевавшими на Эспланаде, Августа порой мечтала о том, что кто-нибудь из них, возможно, расцветит ее жизнь новыми красками. Это были настоящие чванливые снобы, которые жили в самых красивых домах и содержали необыкновенных лошадей. Иногда они проезжали мимо в ландо, фаэтонах или кабриолетах и появлялись в сопровождении иностранок с выправкой русских принцесс. Эдвард недолюбливал британскую кавалерию и с удовольствием повторял (ему доставляли удовольствие сами эти повторы), что офицеры индийской армии должны нести гораздо больше ответственности, нежели офицеры британской. После чего пускался в бесконечные рассказы о защите границ и подавлении восстаний - писал тусклыми, серыми красками батальные полотна из жизни Британской империи.

Августа слушала рассеянно, вполуха, сидя очень прямо на веранде: в этой-то позе ее и увидел сосед из дома напротив, доктор Монро - вышедший на пенсию пожилой врач, который настолько притерпелся к Индии, что уже не мог без нее жить.

— Гуси, мемсахиб, гуси...

Хамида подняла улыбчивое лицо к небу, по которому тянулись длинные острые клинья, каждый год прилетавшие из Сибири. Клик-клик-клик... Где-то в далекой вышине их крик оборачивался манящим голосом сирены - столь же нечеловеческим, как пение облаков или ангелов.

В воздухе висело предсвадебное ожидание. С наступлением муссонов Иннндхия обнажала свою вульву. Сначала обжигающее дуновение, поцелуй печной топки, от которого дрожала листва и надувались шторы, а затем вдруг небо прорывалось, обрушивая свои потоки, и весь мир затапливало наводнением: Шива оплодотворял отдавшуюся ему землю, разом распускались все цветы, земля превращалась в охряную жижу, уносившую тушки зверей и вырванные с корнем растения.

Поскольку балки и двери рассыхались от жары, в щели шириной с палец ручьями текла вода. Мебель накрывали листьями каучука, на полу расставляли тазы, и ходили по дому под зонтиками. Внезапно все вокруг начинало гнить.

Воздух наполнялся запахом грибка. В садовых аллеях, как на пружинах, прыгали жабы и лягушки, из нор выползали змеи и, темнея от дождя, ползали в траве. Появлялся вонючий маленький прусак - скромный, неяркий, но настырный, словно бедный родственник. Он падал в суп, заползал в простыни, украшал сандвичи, совершенно безобидный, пока его не прибьешь и он не отдаст богу свою зловонную душонку. Белая юркая джутовая моль без конца мучилась угрызениями совести, но стоило на свою беду ее раздавить, кожа вскоре покрывалась шершавой экземой. Жара была временем инсультов, а муссоны - порой гнойников и волдырей.

Все вдруг начинали чесаться - сначала украдкой, затем явственнее и, наконец, остервенело: на коже вскакивали бессчетные прыщики, наполненные не водой, а кислотой!

— Эх, - рассказывал доктор Монро, — я видел, как люди чесались, точно безумные, разрывали на себе кожу в клочья, и она свисала окровавленными лоскутьями. Я упрятывал таких в больницу.