Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский

Его ожидания сбылись.

Первый министр и председатель гофкригсрата барон Тугут, считавший себя большим знатоком военного дела, каким в действительности он никогда не был, хотел, чтобы Суворов изложил гофкригсрату план будущей кампании.

Суворов резонно ответил, что решит на месте, так как все предвидеть заранее невозможно и так как кроме союзников есть еще и неприятель.

Тугут не окончил на этом свои домогания. Он прислал Суворову готовый план действий союзных войск до реки Адды. Члены гофкригсрата, привезшие план, требовали, чтобы Суворов рассмотрел его – исправил или изменил.

Суворов перечеркнул крестам план Тугута и внизу написал:

В Вене – это не в Фокшанах: там можно было уйти от обсуждения плана с австрийским командующим, и там ведь был умный принц Кобургский, а здесь этот тупой, «тугой» – Тугут. Недаром его фамилия была Тунихтгут, и барон только сократил ее для благовидности.

Суворов знал эти заранее написанные планы, – они большею частью попадают в руки неприятеля.

– В кабинете – лгут, в поле – бьют! Поменьше разговоров, побольше дела!

Наконец, к радости Суворова, настал последний день пребывания в Вене. Он получил аудиенцию у Франца. Император рассыпался в комплиментах Суворову, восхвалял его «великие испытанные дарования» и дал ему инструкцию.

Цель наступательных действий русско-австрийских войск одна; прикрывать австрийские владения от французов. (Австрийцы хорошо помнили, как еще так недавно, в 1797 году, Бонапарт оказался в нескольких переходах от Вены.)

Суворов с главными силами должен был перейти реку Минчио, овладеть крепостью Пескьерою и осадить Мантуро, продолжая наступление на реки Адду и Олио.

О дальнейших своих действиях – немедленно сообщать в Вену.

По австрийским замыслам, предполагалась бесцветная, тягучая кампания. Единственное, что из распоряжения Франца пришлось Суворову по душе, это поручение генералу Меласу заботы о продовольствии русских войск.

Пусть австрийцы занимаются снабжением, лишь бы не совали носа в его военные дела!

Суворов с Андрюшей Горчаковым и восемью казаками конвоя спешил через Виченцу и Верону в Валеджио, где командующий австрийскими войсками барон Мелас устроил главную квартиру. Суворов все время обгонял русские войска, – они эшелонами двигались туда же. Несмотря на весеннее бездорожье, разливы рек и снег, лежавший в горах, русский корпус шел ускоренным маршем, сделав за восемнадцать суток более пятисот верст.

В Виченце Суворова встретил маркиз Шателер. Император Франц назначил маркиза генерал-квартирмейстером соединенной армии.

Суворов пригласил Шателера в свою карету, – хотел поскорее узнать, кого же австрийцы подсунули ему в ближайшие помощники.

Когда в Вене император назвал маркиза Шателера, Суворов невольно насторожился. Ему так и представился завитой, напомаженный придворный франт. Но маркиз оказался не таким. Правда, он изысканно вежлив, а белый мундир на нем с иголочки, но на мундире у маркиза – орден Марии-Терезии.

– За какое дело изволили получить? – спросил Суворов.

– За Фокшаны.

– Ба, да мы, оказывается, старые боевые товарищи! – просиял Суворов.

Разговор оживился.

Суворов тут же узнал, что его молодой генерал-квартирмейстер (Шателеру было тридцать шесть лет) – бельгиец по национальности, что при Фокшанах он служил в корпусе принца Кобургского капитаном.

Перед Суворовым сидел настоящий военный и вообще образованный человек, – это сразу давало себя знать.

Приятно было Суворову и то, что Шателер, видимо, очень тепло относился к своему главнокомандующему. Суворов не чувствовал в нем этой австрийской зависти, которую не могли скрыть австрийские генералы, особенно после того, как Суворов получил звание фельдмаршала австрийской армии.

Суворов с удовольствием вспоминал Фокшаны и Рымник, говорил о своих приятелях – принце Кобургском и генерале Карачае. Карачая он убедил вновь вступить на службу, и Карачай опять служил под началом Суворова.

Генерал-квартирмейстер прекрасно – что так редко бывает в людях – умел слушать, но все старался направить разговор на деловую почву: развернул карты, показывал главнокомандующему расположение войск, пояснял их движение и спрашивал Суворова о его намерениях и предположениях.

Суворов слыхал уже это в Вене от Тугута. Он не хотел так, сразу же, выкладывать свои планы.

Александр Васильевич смотрел в окно кареты на пробегающие зеленые виноградники, на кипарисовые рощицы среди нив, на черепичные крыши домов.

И на все вопросы генерал-квартирмейстера отвечал одно:

– Штыки! Штыки!

А потом перебил Шателера:

– Мы едем на родину Корнелия Непота, Овидия и Витрувия: ведь они веронцы!

Шателер стал складывать свои карты и бумаги.

Верона была близка. Слева, среди виноградников, блеснула река.

И тут, из-за поворота дороги, из-за высоких кипарисов, вдруг к карете хлынули толпы веронцев.

Утром в Верону пришли русские войска. Один за другим съезжались австрийские генералы. Местные власти готовили в palazzo Emilia комнаты для Суворова. Все это разнеслось по Вероне с быстротою молнии.

Суворова ожидали к вечеру. И чуть солнце стало клониться к закату, как по дороге на Виченцу двинулись сотни народа.

С холмов, окружающих город, веронцы увидали карету Суворова и кинулись ей навстречу. Они с радостным криком: «Eviva Suvorov!»[96] – вмиг облепили ее со всех сторон. Какой-то молодой черноглазый итальянец вскочил на козлы, несмотря на неласковый прием сидевшего с кучером Прошки, который сердито закричал:

– Куда ты, черт, лезешь! Ногу отдавил!

Итальянец все-таки пристроился на козлах. Из толпы ему подали какое-то голубое шелковое знамя. Итальянец торжественно водрузил его и так ехал, держа знамя.

В карету летели лавровые ветки, венки.

Народ шел рядом с каретой. Каждый старался поближе протиснуться к карете и, приветствуя фельдмаршала, кричал как можно громче.

Толпа народа увеличивалась с каждым шагом. Карета с трудом продвигалась вперед.

– Мы так не скоро приедем, – говорил по-итальянски Суворов.

Но на это ему ответили с веселым смехом:

– Chi va piano, va sano![97]

У старых городских стен, обвитых плющом и облепленных мальчишками, Суворова ждали новые и новые толпы.